Город Антонеску. Книга 2

Под этот душераздирающий вопль повозка с «прокаженными» выехала из города…

Доктор Щекотова была права – лица больных волчанкой дó смерти испугали немецких солдат.

«Проказа» выполнила свою роль!

Как рассказала впоследствии бабушка Лидия Александровна, уже на следующее утро, 18 марта 1944 года, к ним явились гестаповцы и, поняв, что семейству жидов удалось улизнуть, пришли в ярость.

Они перерыли всю квартиру… и, естественно, ничего не нашли – в то утро по вполне понятным причинам, кроме двух древних старух и двух не менее древних облезлых котов, в квартире никого не было.

Так что единственным пострадавшим в тот день оказался Пух – личный кот бабушки Александры Александровны – озверевший гестаповец пнул ни в чем неповинного Пуха сапогом.

От Ролли: Нужно исчезать…

Одесса, в ночь с 16 на 17 марта 1944 г. Более 880 дней и ночей под страхом смерти

Когда начали тарабанить в дверь, я уже не спала.

На самом деле, я проснулась еще раньше, еще тогда, когда по лестнице топали сапоги.

Я всегда просыпаюсь, когда по лестнице топают сапоги.

Папа зажигает свет.

А Тася уже вытащила меня из-под одеяла и натягивает на меня рейтузы, и напяливает платьице, и застегивает на мне мое красное пальтишко, только пуговицы у нее почему-то не застегиваются.

«Документы… Где документы? – бегает по комнате папа. – Где свидетельство о крещении ребенка?»

«Ну что ты, что ты… все есть, все здесь у меня…» – как всегда успокаивает его Тася.

А там, в коридоре, бабушка Лидия Александровна не хочет открывать дверь и пищит, как кошечка Кэти: «Ктьё тя-я-м?»

Папа прислушивается, говорит: «Это немцы!»

Ой, зачем же бабушка открыла им дверь?

Не надо было, не надо было открывать!

Вот теперь они залезли в квартиру и тарабанят в нашу дверь…

Папа идет к двери и… открывает ее.

Немцев много – трое или, может быть, даже четверо.

Они вталкиваются в нашу комнату все сразу, орут, как сумасшедшие, и отталкивают папу винтовками от двери.

Мы с Тасей сами отодвигаемся подальше.

Тася обнимает меня одной рукой, а другой запрятывает за свою спину.

Чтобы немцы меня не увидели.

Но они, кажется, и не хотят на меня смотреть. Они, вообще, ни на что не хотят смотреть. Даже на ордин наш из «Куртя-Марциала», который папа им прямо под нос подсовывает, не смотрят.

Сердятся что ли?

Лазают по всей комнате, стулья переворачивают, подушки Тасины на кровати штыками тыркают….

Торопятся куда-то: «Шнель! Шнель!»

Заламывают папе руки за спину.

Ой, это же больно!

«Они забирают только папу, – шепчет мне Тася. – Мы идем с ним».

Конечно, мы идем с ним.

Ночь вокруг, и нет никого на улице. Но мы с Тасей не боимся. Нам некогда бояться – нам надо бежать.

Немцы идут быстро, тянут за собой папу.

Мы с Тасей бежим за ними.

Бежим по Успенской до самого гестапо, где солдат часовой стоит.

Папу заталкивают внутрь.

А мы остаемся на лестнице. Очень холодно, и я хочу спать.

Сажусь на ступеньку лестницы.

Но Тася не разрешает сидеть: «Ходи, ходи!» — говорит.

А где тут ходить – тут же лестница!

И вообще, зачем это нужно – ходить?

И почему она сама не ходит, а только меня заставляет?

Ну вот, уже, кажется, утро.

Папа выходит к нам, один, без немцев.

Но что это? Лицо у него почему-то синее?!

Совсем синее. И глаз закрыт…

«Они смеялись, – говорит папа. – Разглядывали «Ордин де либертате» и смеялись. Забрали «ордин» и свидетельство о крещении тоже забрали. Сказали проверят и вызовут или, еще лучше, придут. Сказали, если попробуем удрать, достанут из-под земли».

Ну, как же это?!

Ну, зачем он отдал им мое свидетельство?!

Это мне Батюшка-Дед Мороз подарил! И там еще церковь такая красивая нарисована!

Очень обидно мне стало, но я не заплакала, потому что мне папу жалко – он, наверное, устал, и лицо синее, и нога, кажется, болит.

Мы медленно идем домой.

«Значит мы остались без документов, – говорит Тася. Хорошо, что подвода придет сегодня – нужно исчезать».

«Завтра уже может быть поздно», – говорит папа.

А потом Тася мыла папе его синее лицо, и смазывала его йодом, и плакала.

А я держала мисочку с теплой водичкой и тоже плакала.

От Ролли: У дяди Степы нету носа

Одесса, в ночь с 17 на 18 марта 1944 г. Более 880 дней и ночей под страхом смерти

«Только Зайца! – говорит папа. – Слышишь, Роллинька! Никаких игрушек. Только Зайца!»

Ну слышу я, слышу.

Мы готовимся «исчезать».