Еще в первых числах марта 1944-го, когда Одесса стала заполняться бегущими из Крыма остатками немецких войск, румынские власти, поняв к чему дело клонится, стали покидать город.
Вначале этот процесс шел как будто бы незаметно, медленно, но постепенно, по мере ухудшения ситуации, убыстрялся, пока не превратился в повальное бегство. Бежали все – чиновники, полицейские, духовенство.
Пунктом назначения был Тирасполь, и это на первых порах как будто бы было оправданно – Тирасполь всегда считался «малой столицей Транснистрии», и какая была в том беда, ежели «икс» или «игрек» отправлялся туда по своим, исключительно личным и спешным делам?
Тирасполь казался всей этой своре твердыней, исконно румынской землей, на которую не посмеют «посягнуть» русские.
Но русские «посягнули».
Освободив 10 апреля Одессу, войска 3-го Украинского фронта неожиданно повернули на север и двинулись на Тирасполь.
Это известие вызвало в переполненном городе панику, переросшую в беспредел. Все смешалось: румыны, немцы, беженцы из Одессы, местные – молдаване, фольксдойче и прочие разные, сотрудничавшие с оккупационными властями.
Всем им нужно было снова бежать.
Спасаться!
Спасать свою собственную драгоценную жизнь.
Только жизнь, только жизнь и ничего более.
Бросить все с таким трудом нажитое – уворованное, награбленное…
Но жадность все-таки очень сильное чувство – они не только, казалось, не мыслили бросить уворованное и награбленное, но пытались даже, используя беспредел, еще немного урвать, ухватить, еще немного украсть…
Ну и, конечно, напакостить, елико возможно.
Взрывать Тирасполь, как взрывали перед уходом Одессу, смысла не было.
Столица-то она, конечно, столица, но что с нее возьмешь?
Старый железнодорожный вокзал, театр, естественно, драмы и комедии, несколько обшарпанных церквей да одна центральная улица – Покровская, застроенная двухэтажными и трехэтажными «высотками». В основном же – одноэтажные частные домишки, многие даже уже покинутые хозяевами, бежавшими на запад.
Так что единственная возможность напакостить – это расправиться с оставшимися в городе жителями – уничтожить их или угнать куда-нибудь.
Начали с тюрем. В тюрьме, устроенной в помещении детских яслей на Бородинской площади, расстреляли около 1000 мужчин, а в смежном с яслями детском саду – 200 женщин и детей. Большая часть расстрелянных были евреи. [Донесение комиссара воинской части № 43153, гвардии майора Куперштейна. Партийный архив ЦК КП Молдавии, ф. 51, оп. 2, д. 47. Подлинник.]
А вот с массовым угоном населения вышла неувязка.
Угон, конечно, планировали – провели специальную регистрацию мужского населения и даже снабдили мальцов, не имевших паспортов, чем-то вроде удостоверений личности – а вот угнать не успели.
Во-первых, русские подкузьмили – бросились на Тирасполь, как скаженные, а во-вторых, чиновники примарии и полиции, в обязанности которых входил угон, разбежались.
Так и случилась, что действовать пришлось без всякого плана – мужчин стали хватать на улицах, не спрашивая удостоверений личности и не интересуясь ни возрастом, ни другими, бесполезными в данном случае, «биографическими данными».
И наверное, как всегда бывает в таких случаях, на защиту сыновей и мужей встали матери и жены. Они прятали своих мальчишек, больших и маленьких, где придется, кто лучше, кто хуже, лишь бы они не попали в лапы живодеров.
Янкале тоже нужно было спрятать, тем более, что он выглядел старше своих лет и ему в процессе подготовки к угону даже выдали в полиции Тирасполя то, уникальное, удостоверение, где он фигурировал, как Яков Лукован и «рус» по национальности.
Спрятать Янкале помогли соседи.
Несколько мужиков сговорились схорониться в подвале одного брошенного хозяевами дома и согласились прихватить мальчишку.
Подвал представлял собой одну небольшую комнату, в которую вели несколько деревянных ступеней из коридорчика. Дверь была достаточно прочной, а единственное небольшое окно утоплено в приоконную яму и задраено внешними деревянными ставнями.
С наступлением сумерек, 11 апреля 1944-го, мужики пробрались в подвал. Туда же Фаничка привела Янкале.
Дверь заперли и завалили на всякий случай камнями и всякой рухлядью, окно и без этого было задраено, что придавало дому необходимый заброшенный вид.
Так неожиданно Янкале впервые в жизни оказался без мамы и без бабушки в темном подвале в компании незнакомых мужиков, которым в эти минуты не было никакого дела до прибившегося к ним мальчишки.
Мужики молчали. Они и в обычное время не были расположены к «салонным беседам», а тут и подавно, хотя любой пустой разговор помог бы им скоротать время и, может быть, избавил от страха. Но они молчали.
А Янкале?
Как чувствовал себя 13-летний мальчишка, оказавшийся в этом подвале? Как чувствовал себя мальчишка, который прекрасно понимал, что его ждет в случае, в случае…
И хотя он старался не думать об этом проклятом «случае», ему было страшно.
Очень страшно…