Город Антонеску. Книга 2

И если тетка Арнаутова кричит: «Куда подевался жиденок?» – это значит, что их рогатая корова Манька мычит и хочет кушать, и я должна разрезать для нее солому.

Сижу в кухне на полу у железного корыта и режу большущими ножницами колючую солому. Режу и режу. Пока корыто не будет полное. До крови на пальчиках.

Ух, как я ненавижу эту корову!

Такая жор-ливая.

Я тоже, правда, очень «жор-ливая».

Так тетка Арнаутова говорит, и тетка Федоренко тоже:

«Она» — это я, значит, – такая жор-ливая. Жрет и жрет целый день».

И правда.

Ну не то чтобы жру целый день, а просто целый день хочу кушать.

И вообще, я им всем, как они говорят, совершенно «сто-черте-ла».

Как сто чертей…

Тетка Арнаутова остригла мне голову ножницами от соломы.

Было больно, но зато теперь я вся лысая и, как она говорит, ни на кого вошей не напускаю, и это хорошо. А плохо, что сандалики мои куда-то потерялись и от платьица весь подол оторвался и висит, как хвост…

Когда я не прячусь от тетки Арнаутовой по разным местам, я сижу на земле у дворового крана. Здесь, под краном, много хорошей мокрой грязи.

Из нее, как раньше из пластилина, можно лепить всякие игрушки.

Особенно я люблю лепить эту жор-ливую корову Маньку.

Я леплю ее с рогами и с сиськами и приделываю хвост из ее собственной соломы. А потом, когда она уже совсем готовая и, кажется, даже собирается мычать, я изо всей силы… бацаю по ней кулаком!

Ба-а-а-ц!

Вот тебе, корова! Вот тебе!

Вот тебе мычать! Вот тебе солому кушать!

Так, один раз, когда я сидела себе под краном и лепила из мокрой грязи корову, откуда-то взялся мальчишка.

Я сначала испугалась, но он ничего, не толкается, как другие, и даже «жиденком» не обзывает. Стоит себе просто и смотрит.

А когда я бацнула кулаком и рас-коло-шматила эту корову, он рассмеялся и махнул рукой – позвал меня.

И я побежала…

Мальчишку зовут Васька.

И теперь я уже не прячусь от тетки Арнаутовой, а целый день бегаю с Васькой по чужим дачам.

Васька ищет на дачах ничейную еду.

И, когда находит, честно со мной делится. Он, правда, дает мне маленькую морковочку, а себе берет большую.

Но я же девочка.

К вечеру, когда солнышко садится, мы добегаем до Васькиной хатки.

Васька живет со своей мамкой в маленькой желтой хатке.

Все в этой хатке желтое – стены, пол и даже сиделка.

А посреди двора – большая яма, в которой Васькина мамка месит голыми ногами глину, смешанную с коровьими каками.

От этих каков здесь везде, во дворе и в хатке, сильно пахнет и мухи зеленые летают.

Увидев нас с Васькой, мамка всегда очень радуется и сразу же начинает ругаться.

«Явился, явился байстрюк!» — это она про Ваську.

«Явился жрать и жиденка своего привел», – а это уже про меня.

Наругавшись, как следует, мамка вылезает из ямы, вытирает лоб желтыми от каков руками, вытирает руки о свою задранную юбку и шлепает своими желтыми ногами в хатку.

Мы с Васькой бежим за ней и устраиваемся на сиделке за столом, зная, что сейчас, вот прямо сейчас, она даст нам поесть.

И правда, злая Васькина мамка вдруг становится добрая и достает ушатом из печки… казан.

Целый казан! С настоящей жрачкой, от которой так вкусно пахнет, что даже плакать хочется.

Мамка ставит казан на стол и накладывает нам из него в две одинаковые мисочки мамалыгу, или растрескавшуюся картошку в коричневой шкурке, или даже суп из капусты.

Жрачка горячая, но мы все равно сразу же начинаем ее шамать…

Дуем на деревянную ложку и шамаем. Дуем и шамаем, и никак не можем нашаматься.

Но пока мы так дули, и шамали, и вылизывали миски, и облизывали ложки, в хатке становилось темно, мамка на табуретке под печкой начинала потихоньку храпеть, а Васька клал свою патлатую голову на липкий стол и начинал потихоньку сопеть.

Я тоже, тоже очень хотела спать и, может быть, даже поспала бы здесь на столе, как Васька, но мне нужно было бежать на дачу к тетке Арнаутовой, потому что завтра утром, когда папа придет меня забирать, он будет искать меня там, у теток, в коридорчике, на сундуке.

Вот поэтому я тихонечко выбиралась из-за стола и бегом через огороды на дачу. Бежать всегда было страшно, потому что темно и луна, и звери всякие за деревьями, и собаки лают, и кто-то укает: «О-гук! О-гук!»

Но я все равно бегу. И прибегаю. И тихонечко, чтобы тетки меня не поймали, проскакиваю в коридорчик, и залезаю на сундук, и сворачиваюсь калачиком, и укрываюсь с головой вонючим теткиным платком…

И конечно, плачу немножко, и думаю о том, как завтра утром папа придет меня забирать и как я ему все расскажу, про корову и про абрикосы, про тетку Арнаутову и про злую-добрую Васькину мамку.

И как он будет сердиться и смеяться.

И как нам будет от этого весело…

И плакать уже не хочется, и можно начинать спать…

От Ролли: Шоколадная конфета

Одесса, август 1942 г. Большой Фонтан, дача тетки Арнаутовой Около 300 дней и ночей под страхом смерти