Как могла целая еврейская семья в самое страшное время оккупации жить здесь, на Колкотовой Балке, в совершенно чужой для них и a priori антисемитской среде?
Ну подумайте сами – ведь это невероятно!
Без родных, без знакомых? Без денег?
И наконец, без документов?
Ведь нельзя же считать «документом» грубо подделанный паспорт на имя Елизаветы Лукован, в который бабушка Слува и Янкале были вписаны как «иждивенцы»?
Колкотовая Балка – забытое Богом место…
Небольшое, почти сплошь украинское село.
Одна пыльная улица, тянущаяся вдоль илистой речки Гавчучки.
Ни церкви, ни школы.
Лишь ряд неказистых крытых соломой хатенок.
Здесь все друг друга знают и, кажется, отродясь не видели чужого человека.
Так что вполне естественно, что появление «родственников» семьи Шесточенко вызвало живой интерес, но все же никто из соседей на них не донес, да и сельская власть, видимо, тоже на их приезд не прореагировала.
Почему? Непонятно!
И тут неожиданно вспомнился нам рассказ Честертона «Сломанная шпага».
Герой этого рассказа, маленький католический священник – патер Браун, расследуя давнее нераскрытое преступление, задается вопросом:
И сам же отвечает:
Ну конечно же, легче всего спрятать камушек на морском берегу.
Спрятать – не пряча!
Просто положив его среди груды других камней.
Ведь именно так он останется незамеченным!
Вряд ли Фаничка читала этот рассказ, а если читала, то вряд ли вспоминала его в те страшные дни, но поступала она точно так же.
Живя совершенно открыто на Колкотовой Балке и даже в какой-то мере «сливаясь» с местными жителями, они, фактически, скрывались, как камешки на морском берегу среди других камней.
Никто и подумать не мог о такой необыкновенной «наглости»!
Целая семья жидов – мальчишка, женщина, старуха – живут себе у всех на виду, не скрываясь, не прячась, как все их собратья, где-нибудь на чердаке или в подвале.
Да, действительно, – это была необыкновенная «наглость».
И трудно сказать, сколько времени она могла продолжаться.
Между тем в последние месяцы жизнь в Транснистрии как-то изменилась.
Нет-нет, конечно, это не было связано с «визитом милосердия» монсеньора Кассуло, а скорее всего, с событиями на фронте. Ведь не случайно же вся Транснистрия уже распевала новую частушку:
Сложилась весьма интересная ситуация, которая в корне «меняла дело» и даже, смешно сказать, меняла «идеологию» местных жителей.
Евреям, правда, это не помогло, и каждому пойманному «жиду» все еще грозила смерть. Вот ведь в Одессе, 10 августа 1943-го на Привозе, жандармский патруль задержал двух евреек с поддельными паспортами. Женщины были тут же, «при всем честном народе», расстреляны и сброшены в ящик для мусора[22]
.Фаничка, конечно, понимала всю сложность их положения и, уходя из дома, строго предупреждала Янкале «остерегаться, играя с мальчишками», а мать «ограничить общенье с Сидоровной».
А ей, к сожалению, теперь все чаще приходилось оставлять их одних. После того, как они переехали от Шесточенков к Сидоровне, возникла необходимость оплаты комнаты, и Фаничка почти каждый день ездила в Тирасполь на Базар, где, стоя в ряду местных торговок, продавала «с рук» старые вещи. Сначала свои, а потом и одной из своих новых «подруг» – молдаванки, которая прониклась к ней доверием и стала оставлять свой «товар», вроде как «на комиссию».
Все это было, конечно, очень опасно. Местные торговки вряд ли испытывали особую симпатию к «жидам» и при малейшем подозрении наверняка сдали бы ее полицейским, которые почти каждый день устраивали облавы на «партизан и жидов».
Но Фаничка умела как-то ладить с торговками, они, можно сказать, даже симпатизировали ей, особенно та, «подруга» – молдаванка.
Однажды эта «подруга» сделала ей необычное предложение.
Услышав слова «примария», «разрешение», «будка», Фаничка пришла в ужас и сразу же отказалась.
Но «подруга» продолжала настаивать, и Фаничка оказалась между двух огней: и в примарию идти опасно, и молдаванка может что-нибудь заподозрить.
А молдаванка между тем, видимо, учуяв, что Фаничка боится идти в примарию, предложила, что она сама провернет всю эту операцию:
У молдаванки, видимо, действительно, был в примарии свой человек, потому что вскоре разрешение на установку будки было получено.