Город без надежды (СИ)

Почти непреходящая лёгкость в голове и теле подталкивала к тому, что я искала с ним близости - не только душевной, но и телесной. Испытывала потребность в его касаниях, его руках - мне желалось большего. Никогда не говорила об этом, не лезла к нему в постель, но только слепой не разглядел бы моё желание в голодных тоскующих глазах. Но он сам не стремился к близости, хотя мы жили вместе на протяжении нескольких недель, и податливое тёплое тело всегда было у него под боком. Невольная обида и ревность от того, что я явно делила его - средоточие всей моей жизни - с кем-то другим, сменялось ещё большей зависимостью, восхищением им, ставшим идеальным. Ядовитый корешок пустил отростки - наконец я поверила красивым россказням дядюшки Адама, будто любовь превыше желаний плоти. Выходит, старик был прав, просто мне не встречались прежде такие мужчины, как Ральф.

Я смотрела на него с немым обожанием, старалась соответствовать ему. Его великолепное жилище засияло чистотой, принесённые продукты преобразовывались в блюда, одно аппетитнее и замысловатей другого - едва получив возможность усовершенствовать кулинарные навыки, подстёгиваемая желанием порадовать своего благодетеля, каждый раз я старалась превзойти себя вчерашнюю.

Я узнала о существовании такой чудесной вещи, как ванная комната, где вода бежала по трубам, и из небольшой изогнутой арматуры - крана вытекала в овальной формы резервуар - собственно, ванну. Конечно, пить эту воду было нельзя, зато мыться в ней - сколько угодно. До сих пор помню те волнующие ощущения, когда впервые забралась в полную ванну и нежилась в тёплой воде - в Аду она всегда была холодной, что принуждало совершать процесс омовения как можно поспешней. И мыло - не склизкие куски привычной пахучей дряни. Оказалось, что мыло может пахнуть очень приятно и не щипать кожу. Сперва я не отказывала себе в удовольствии совершать эту приятную процедуру каждый день, иногда не по разу. Времени так же стало много, так много, что я не знала, как его тратить.

Ещё одним открытием, сделанным там же, в ванной комнате, оказалось зеркало - большой кусок оправленного стекла, в котором я отражалась почти в полный рост. В семнадцать с лишним лет я впервые увидела своё лицо не в мутном резервуаре, не искажённым, отражающимся на боку начищенной кружки. Благодаря каждодневному трёхразовому питанию я поправилась, то есть перешла из состояния болезненной худобы в состояние девической стройности. Рыжие, с красноватым оттенком волосы обрели здоровый блеск и пышными прядями обрамляли лицо, а не свисали крысиными хвостами. Кожа осталась такой же светлой, как и в катакомбах Ада, по выражению дядюшки Адама - белой, как молоко или снег, только на скулах порозовела. Прежде чем попасть к Ральфу, пила молоко единожды в жизни, и воспоминания ограничились лишь сладковатым привкусом на губах. Снег же был редким гостем в Эсперансе, но то, что в самые холодные дни порой прилетало из-за стены, было какого угодно цвета, но только не белого. Не могу дать адекватную оценку своей внешности, скажу лишь, что нашла себя похожей на Верити - те же выступающие, несмотря на сытую жизнь, скулы, острый подбородок, тонкий нос, тёмно-коричневые тонкие брови. Только глаза карие, с зеленоватыми крапинками, а не серые, как у неё. И я делала всё возможное, чтобы казаться хорошенькой. Всё ради Ральфа. Хотя и рассуждала про себя с тоской, что, несмотря на все ухищрения, буду выглядеть жалко рядом с ним.

Могло ли это быть любовью? Теперь я понимаю, что сердце моё было с изъяном, как близорукие глаза или косный язык. Калека, оно подобрало себе костыль, который приняло за настоящее чувство. Но костыль этот не избавил от хромоты, лишь создал иллюзию лёгкой походки. Я сама была душевным инвалидом. Так человек, никогда не пробовавший натуральную пищу, поверит во вкус суррогата и даже не заподозрит подделки до тех пор, пока, наконец, не съест кусочек настоящей еды.

Я не чувствовала себя затворницей в доме Ральфа. Мне даже в голову не приходило очертить границы своей свободы, узнать, была ли она вообще мне предоставлена. Не проверяла, как отреагирует Ральф, если перешагну порог его таунхауса, - я добровольно заключила себя под стражу и была счастлива в своей тюрьме.

Счастлива ли? Тогда казалось, что да. А то, что носило гордое имя Свобода - нищета, одиночество. Смерть, в конечном счёте.