Город Брежнев

Он пропустил меня вперед и ждал, пока я неловко перехвачу и пристрою сверток с авоськой по трясущимся рукам, чуть не выронив долбаную эту аджику, попутно пытаясь что-то объяснить продавщицам, которые и не слушали ни фига. Очередь снова забурчала, так что я спохватился, отошел, отдышался и снова догнал джинсового парня уже у выхода – он пристраивал три разноразмерных бумажных свертка подмышками.

– Спасибо большое, – сказал я ему. – Я это, не сообразил даже… Я верну, честно. Вы скажите куда, я завтра же…

Парень отмахнулся:

– Да брось, ты чего. Две пятнашки – деньги, что ли. Кабы все проблемы на земле так просто решались. Ты в следующий раз кому-нибудь так же помоги – будем квиты. Перед лицом человечества, так как-то, забились?

– Забились, – сказал я. – Обязательно. Спасибо вам большое все-таки. Я просто не знал про аджику эту долбаную, поэтому…

Тут мы вышли под дождик, где я все пытался сбивчиво объяснить про картошку, селедку и найденный пятнадчик, и совершенно не соображал, что надо бы предложить ему помощь в доставке неудобной ноши. А парень уже смотрел мне за спину и корчил виноватую рожу. Его, оказывается, девушка ждала, симпатичная такая, хоть и совсем мелкая, мне по плечо, тоже в джинсах и в светлой курточке, и парень принялся перед ней оправдываться, что апельсины редко когда увидишь, грех было упускать, а если бы ты не здесь мокла, а внутрь зашла, мы бы не два, а четыре кило взяли, тете Люде на гостинец и вообще, а она знай отчитывала его за то, что ждала-ждала в комнате, потом ждала-ждала у подъезда, потом к нему пошла, а его нет, а он в овощном, видите ли, а Денисюки ждут, между прочим…

Я понял, что им не до меня и без моей помощи они прекрасно обойдутся. И еще мне стало стыдно, что не предложил взять пару кило апельсинов для парня. Он не просил, а я не догадался, дурак, а так ладно вышло бы. Я опять сказал «спасибо» и «до свидания», дождался их рассеянного, но совершенно синхронного добродушного кивка, спустился по лесенке, отошел подальше и замер в темноте под лысой березкой. Девушка сразу успокоилась и принялась деловито распределять груз по своим и его подмышкам, а парень знай пытался ее чмокнуть в щеку или макушку. Наконец она справилась, и он справился, и они побрели в сторону Ленинского проспекта. А я за ними.

Во-первых, вдруг они все-таки не к Денисюкам, а домой зайдут, я узнаю, где живет парень, и как-нибудь подкараулю его с тридцатью копейками. Во-вторых, больно уж они мелкие и джинсовые оба. Докопается кто-нибудь – тот же крест, который мне по ушам ездить пытался, или в натуре пацан из местной конторы – и вряд ли ребята сумеют безболезненно соскочить. Тут я и пригожусь.

Не пригодился. Они дошли до остановки «Пушкинская» и принялись здороваться и обниматься с поджидавшей там молодой компанией. На такую малолетки вряд ли решатся наезжать, понял я.

И пошел домой со спокойной совестью, картошкой и апельсинами.

3. По-немецки цацки-пецки

На немецкий не хотелось вообще. Там Марина Михайловна, единственный человек, перед которым я чувствовал себя виноватым. Неуютное чувство, но оно немножко уравновешивало мир, в котором все либо были виноваты передо мной, либо плевать на меня хотели, а некоторые даже смогли.

Я бы и не пошел, наверное, просто свалил бы потихонечку. Тем более что иняз предпоследним уроком, последним стояла химия, но Китыч и без меня найдет, на кого поорать.

Из-за поорать у меня и не получилось свалить. Орать взялась Марго, певичка, на ее вопли набежала Ефимовна – и почти всю перемену воняла, что все классы как классы, а мы какие-то девиантные, позорим звание математического, скорее соответствуя званию дебильного, она тридцать лет в школе, но такого безответственного и бессовестного класса еще не вела и не будет, есть надежда, потому что выдаст нам характеристики, с которыми не возьмут даже в ПТУ, это будет достойным уроком всей школе и слабым утешением Маргарите Митрофановне, она же святой человек, всю душу в нас, неблагодарных, – ну и так далее, как обычно.

Ефимовна отпустила нас за минуту до звонка на урок, я сразу направился к лестнице, а по ней явно ко мне направился Лысый. С лицом, готовым к беседе, и рукой, готовой к пожатию. То ли как ни в чем не бывало, то ли мириться собрался. Ни общаться, ни ручкаться, ни мириться я не желал, поэтому развернулся и отправился в другую сторону. Лысый вроде понял и догонять не стал. Только в другой стороне был кабинет немецкого. Я оказался у его дверей, когда зазвенел звонок, и из-за угла решительно, как всегда, выдвинулась Марина Михайловна. Смываться у нее на глазах было еще хуже. И я юркнул в кабинет.

И опять ор получился вместо урока. Ради исключения не по Марины Михайловны вине.