Город Брежнев

– Бог ты мой. Вот ты сама подумай, что говоришь. «Сейчас не время». Сейчас именно что время, и всегда только время – не программа по телевизору, а твоя жизнь, твоя только, мамочка. И ты сама решаешь, всегда, хватит тебе его или ты его упустишь и… Так, надоело. С вами, мамочки, на философский скоро поступать буду, на третий курс без экзаменов. В общем, не мое это дело, не мужа и не мамы твоей. Хочешь – жди времени получше, дело хозяйское. Но учти: у тебя и сейчас со здоровьем… В космос точно не возьмут.

Она брезгливо ворохнула коротким ногтем без маникюра тощую стопку желтовато-серых листков с анализами и продолжила:

– Тебе сколько, тридцать восемь? А, вижу. Тридцать пять. Врожденный порок. Первая беременность проблемная была? Понятно. А ребенок здоровый?

Лариса покачнулась, чтобы традиционно постучать по столешнице, но сил не было, поэтому просто кивнула.

– И то слава богу. Он здоровый, сама зато… Слушай, ну нельзя же так с собой… Дальше, через год, через два, лучше не будет, только хуже. И рожать труднее, и кормить, и воспитывать, я уж про восстанавливаться молчу. Родить-то мало, надо и через школу провести, и в институт чтобы, и внуков дождаться, правильно? А будешь так жить – не дождешься. С такими боками, с такими ногами, сердце вон как у пенсионерки уже, я молчу…

– Что вы мне тычете! – закричала Лариса шепотом. – Что вы со мной как с маленькой!

Из глаз брызнуло, она поспешно закрыла горящее лицо холодными руками, чтобы не завыть в голос, – и не завыла, чуть слышно проныла сквозь кольцо, больно вдавившееся в губу:

– Что мне делать-то?

Беспощадная врачиха опять не нашла ни слова жалости. Набрала воздуху и возмущенно, кажется, сказала:

– Ты дура? Через меня колонны девок, баб идут, которым вообще никуда!.. Ни мужа, ни денег, ни крыши нормальной над головой, сейчас рожать некуда, а на «пылесос» пойдет – следующий раз беременность не получится или того хуже. А что за жизнь бабе без мелкого? Вот это я понимаю – «что мне делать». А у тебя квартира есть, работа есть, муж, ребенок, вся при делах – так чего мне голову морочишь? Консультации по психологии семейной жизни нужны – это не ко мне, это вон там, центр семейных и брачных отношений через дорогу, пожалуйста.

– Нет-нет, какие консультации, у нас все хорошо, – торопливо сказала Лариса, шмыгая и вслепую копаясь в сумочке в поисках платка: ресницы слепились слезами, будто силикатным клеем, и на щеки, наверное, натекла маска грустного клоуна.

– Хорошо, так определяйтесь, а мне голову!.. Ладно, все. В аборте стыдного особо нет ничего, через него столько прошли и столько пройдут еще… И такие бабы – ты бы ахнула.

– Какие?

– Ой, ой, заинтересовалась, восстала, аж слезы высохли. Шучу-шучу. Какие. Разные. При должностях, окладах, званиях. Все равно ведь бабы, хоть и умные-номенклатурные. И любят как бабы, и думают как бабы, этим вот местом. Потом звонят и просят без очереди и без огласки. И толпами, толпами, все без очереди. А у меня там вон очередь, ну ты сама высидела, молодец. Направление выписываю?

Лариса, вцепившись в темный от слез и туши платок, глухо сказала:

– Н-нет пока.

– Тоже правильно, – легко согласилась врачиха. – Время у тебя еще есть, немного, но… Давай так, чтобы зря не травмироваться – я направление тебе сейчас выпишу, в твоем случае законно все, по медицинским показаниям. Будет у медсестры лежать, я предупрежу, тебе даже на прием ходить больше не надо. Так, сколько там… До… до ноября актуально, потом она порвет. До того придешь – возьмешь, дальше просто все. Водички дать? Точно? Ладно, минутку посиди, пока я все выпишу, в таком виде в коридор не выходи, мне только массовой истерики не хватало.

Через полчаса Лариса чуть сама не впала в истерику – настоящую, персональную и хорошо мотивированную, – хотя, казалось, все весомые мотивы перетерпела давно и безнадежно. И место нашла самое неподходящее: на широченном бульваре Энтузиастов, средь бела дня, под ясным солнышком и при некотором честном народе.

Она, как могла, оттерлась и отсморкалась в каком-то закутке поликлиники – туалеты были, как всегда, заперты для посетителей – и отправилась в контору длинным зигзагом, чтобы успокоиться и придумать, что делать. Вернее, как сказать Вадику.

Лариса огибала фонтаны, невольно улыбаясь мелким радугам, скрепляющим вееры брызг, когда ее осторожно, но крепко взяли за руку, не позволили руку выдернуть – и спросили:

– Женщина, вы почему не на работе?

Лариса вздрогнула, рухнула всем сердцем и животом в каблуки и от этого грузно остановилась, держа схваченную руку на отлете. Запястье держал щуплый парень с угреватым лицом, одетый в серый костюм без галстука – паршивый воротник синтетической рубашки перекосился, как смятый бумажный кораблик. Рядом сиял, будто день рожденья у него, толстячок с потной бабьей рожей и бабьей грудью, обтянутой футболкой с олимпийским мишкой. Жирные ляжки обтягивали шерстяные, не по сезону, спортивные штаны, комплектная олимпийка висела на локте.

– Сопляк, руку отпусти-ка быстро, – сказала Лариса, чуть опомнившись.