Город и его ненадежные стены

Коясу появлялся в моем кабинете нерегулярно, просто тогда, когда ему самому хотелось. Это происходило примерно раз в три-четыре дня. Он тихо (почти бесшумно) открывал дверь, входил в комнату, дружелюбно болтал со мной около получаса и так же тихо исчезал. Как приятный ветерок. И только потом я понял (в то время я, впрочем, не придал этому никакого значения), что мы с Коясу никогда не встречались за пределами библиотеки. И всегда нас в кабинете было только двое.

Коясу неизменно приходил в темно-синем берете на голове и в юбке с запахом. Их у него было несколько: некоторые однотонные, другие в клетку. На ногах были плотные черные колготки.

После нескольких встреч я привык к внешнему виду Коясу и больше не находил его странным. Но я мог только представить, как люди смотрели на него, когда бывший директор библиотеки в таком вот виде гулял по городу. Впрочем, они, вероятно, видели его так часто, что тоже привыкли и не обращали внимания. Кроме того, Коясу был в городе известной личностью. На таких не принято показывать пальцем.

Во время одного из наших разговоров я набрался смелости спросить, почему он начал носить юбки, и он объяснил мне это веселым тоном, как будто это было что-то совершенно естественное: «Когда я ношу юбку, то чувствую себя строками прекрасного стихотворения.»

Я не особенно удивился этому объяснению и принял его как нечто вполне естественное. Носить юбки ему должно быть просто приятнее и, прежде всего, удобнее, чем что-либо еще. Да и, какова бы ни была причина, чудесно ощущать себя строками прекрасного стихотворения. Конечно, сам я никогда не стал бы носить юбки, но в конечном итоге это - лишь дело вкуса.

Мне очень понравился Коясу, и я думаю, что это чувство было взаимным. Тем не менее, наше общение всегда ограничивалось исключительно официальными вопросами. Он приходил ко мне в кабинет без предупреждения, помогал с работой и давал полезные и компетентные советы, когда я не мог принять какое-либо решение. Без него мне потребовалось бы гораздо больше времени и усилий, чтобы освоиться на новой должности. Сама по себе работа не была особенно сложной, но некоторые тонкости в ней имелись.

Во время оживленных дискуссий об управлении библиотекой мы всегда пили чай. Коясу, похоже, не любил кофе. В шкафу кабинета стояла белая фарфоровая чайница с заваркой и чайный сервиз. Коясу кипятил воду, а потом с любовью и большой осторожностью заваривал чай. Мне нравился этот ритуал, а чай был восхитительным и по запаху, и по цвету. На самом деле я любил кофе, но эти чаепития с Коясу стали одной из маленьких радостей моей повседневной жизни. А еще мне нравилось видеть его радость, когда я хвалил аромат чая.

Несмотря на все это, мы никогда не виделись за пределами библиотеки, и я предположил, что он не хотел быть слишком назойливым. И, честно говоря, был этому рад.

Когда я возвращался домой с работы, то готовил простой ужин, а затем садился в кресло и читал. В доме не было ни телевизора, ни стереосистемы. Только транзисторный радиоприемник на случай чрезвычайных ситуаций. Еще я привез с собой из Токио ноутбук, но почти им не пользовался, потому что все, чем мне хотелось заниматься - это сидеть в кресле и читать.

Каждый вечер я выпивал виски со льдом, иногда два. Около десяти часов меня начинало клонить в сон, и я ложился спать.

Если рано утром или ближе к вечеру мне нечего было делать, я отправлялся гулять по окрестностям. Тропа у реки, где так приятно журчала вода, была одним из моих любимых мест

для прогулок. Здесь редко кто-ниубдь ходил, лишь иногда я встречал бегунов или людей с собаками.

Через несколько километров вниз по течению асфальт заканчивался, и от реки в луга уходила узкая тропинка. Я прошел еще минут десять - и тропинка тоже исчезла. Я оказался один посреди луга в высокой траве. Не было слышно ни звука. Только тишина звенела в ушах и рой красных стрекоз бесшумно кружил надо мной.

Небо было чистым и ярко-голубым. Белые осенние облака занимали на нем каждый свое место, словно кадры, вклеенные в кинопленку. Пахло сладкими травами. Вокруг меня было прекрасное королевство, а я казался в нем просто наглым варваром, не имеющим никакого представления о красоте.

Мне стало очень грустно. Это было воспоминание о глубокой печали, которую я испытал давным-давно, но все еще очень хорошо помнил. Та грусть, которую невозможно выразить словами, и которая не исчезает со временем. Она оставляет глубокие раны в самых незаметных местах. И с этим ничего нельзя поделать.

Я поднял глаза и еще раз попытался услышать журчание реки. Но вокруг по-прежнему не было ни звука. Даже ветер не шумел. Облака бесконечно оставались на одном и том же месте. Я молча закрыл глаза, ожидая, когда слезы потекут по лицу. Но эта невидимая печаль не позволила мне даже расплакаться. Так что я сдался и молча пошел обратно тем же путем, которым и пришел.