Город и псы

Через пару дней после того, как закончились экзамены, я увидел Тересу с двумя девочками на проспекте Саенс Пенья. С собой они несли полотенца, и я спросил, куда они идут. «На море», – сказала Тереса. В тот день я был не в духе и, когда мать попросила денег, грубо ей ответил. Она вытащила ремень, который держала под кроватью. Давно меня не била. Я ей пригрозил: «Тронешь меня – ни сентаво больше не увидишь». Просто предупредил, даже не думал, что подействует. Но она сразу опустила руку с ремнем, швырнула его на пол и выругалась сквозь зубы – я прямо обалдел. Больше ничего не сказала и ушла в кухню. Назавтра Тереса с подружками опять пошла на море, и так каждый день. Однажды утром я увязался за ними. Ходили они в Чукуито. На них уже были купальники, на пляже оставалось только снять платье. Их поджидали трое или четверо пацанов. Я смотрел только на того, который говорил с Тересой. Все утро за ними следил, сверху, с парапета. Потом они надели платья обратно на купальники и вернулись в Бельявисту. Я остался наблюдать за пацанами. Двое скоро ушли, но тот, что говорил с Тересой, и еще один просидели почти до трех, потом тронулись в Ла-Пунту. Шли по середине дороги, швырялись друг в дружку полотенцами и плавками. Когда оказались на пустынной улице, я начал метать в них камни. Попал в обоих, дружку Тересиному – прямо в рожу. Он согнулся, вскрикнул «ой!», и тут ему в спину прилетел еще камень. Они вылупились на меня, в непонятках, а я понесся прямо на них, пока не успели очухаться. Один заорал: «Псих!» – и отбежал. А второй стоял и ждал, пока я на него не налетел. Я и в школе раньше дрался – и хорошо это умел: когда был маленький, брат научил работать ногами и головой. «Если слишком разойдешься – считай, ты пропал, – говорил он. – Тупо махаться можно, только если ты очень сильный и с одного раза загоняешь противника в угол. Иначе от этого один вред. Руки-ноги устают молотить воздух, тебе становится скучно, злость пропадает – и вот уже хочешь разойтись по-мирному. Тут-то противник, если он не дурак и к тебе присмотрелся, пользуется случаем и тебя добивает». Брат научил меня изматывать тех, кто прет напролом, доводить их до отчаяния, не подпускать близко, обороняться ногами, пока они не зазеваются, и тогда хватать за рубашку и вламливать головой. И как головой бить, тоже научил. Так бьют в Кальяо – не лбом и не макушкой, а костью, которая у линии волос, она самая твердая. И когда бьешь головой, руки надо опускать – тогда тот, с кем дерешься, не заедет тебе коленом в живот. «Лучший удар – башкой, – говорил брат. – Одним таким, если правильным, можно человека вырубить». Но в тот раз я просто набросился на них двоих и уделал. Тот, который вился вокруг Тересы, даже защищаться не стал, упал на землю и заплакал. Приятель его стоял метрах в десяти и вопил: «Отстань от него, пидор, отстань!» – но я так и мутузил его, лежачего. Потом кинулся за вторым – он попробовал смыться, но я его догнал, поставил подножку, и он рухнул. Драться не хотел – выворачивался и норовил удрать. Я вернулся к первому, он утирался. Хотел с ним поговорить, но как увидел его поближе, снова разъярился и дал по морде. Он давай визжать, как шавка. Я схватил его за грудки и сказал: «Еще раз подойдешь к Тересе – сильнее изобью». Обматерил его, дал пендель, и может, и дальше бы бил, но тут мне кто-то вцепился в ухо. Какая-то тетка начала меня колошматить и вопить: «Ах ты, мерзавец, буйный!» – а пацан под шумок улизнул. В конце концов она меня отпустила, и я пошел обратно в Бельявисту. Чувствовал себя так же, как до драки, – вроде как и не отомстил. Прежде со мной такого не случалось. Раньше, если я долго не видел Тересу, я жалел себя и хотел сидеть один, а теперь разом бесился и грустил. Да еще и струхнул, что Тереса, когда узнает, меня возненавидит. Я дошел до площади Бельвиста, но домой заходить не стал. Повернул к бару на Саенс Пенья, нашел Тощего Игераса – он сидел за стойкой и болтал с китайцем. «Что с тобой такое?» – удивился он. Я никому никогда не рассказывал про Тере, но тут мне надо было душу излить. Все выложил Тощему – с того момента, как познакомился с Тересой четыре года назад, когда она переехала в соседний от нас дом. Тощий очень серьезно выслушал, ни разу не засмеялся. Только время от времени говорил: «Ничего себе, мужик!», «Черт!» и «Вот ведь». А потом сказал: «Ты по уши влюблен. Я впервые влюбился в твоем возрасте или чуть младше, но меня так сильно не накрывало. Хуже любви штуки не придумаешь. Ходишь как дурак, про самого себя забываешь. Все вокруг становится не такое, как всегда. Человек идет на всякие несусветные безумства и легко может себя сгубить. В смысле, мужчина. Женщины – те нет, они хитроумные и влюбляются, только если им это на руку. Если мужик им не ответит взаимностью, они его моментально разлюбят и найдут другого. Им это раз плюнуть. Но ты не переживай. Ей-ей, я тебя сегодня вылечу. Есть у меня лекарство от такой простуды». Он накачивал меня писко и пивом, пока не стемнело, а потом отправил проблеваться, еще жал мне на живот, чтобы легче шло. Потом отвел в какой-то кабак в порту, где было полно народу, вымыл в душе во дворике и накормил чем-то сильно перченым. Потом взяли такси, он назвал адрес. Спросил меня: «В борделе был когда-нибудь?» Я сказал – не был. «Там тебе полегчает, – сказал он, – вот увидишь. Только, может, тебя не пустят». И точно – открыла нам старуха, которая Тощего знала, а вот при виде меня взбеленилась. «С ума спрыгнул? Чего сопляка притащил? У меня тут каждые пять минут легавые на халявное пиво захаживают». Они немного поорали друг на дружку. Наконец, старуха согласилась меня впустить. «Но с условием, – сказала она, – отправляетесь прямиком в комнату и до утра чтоб я вас не видела». Тощий так быстро меня протащил через зал, что я там никого толком не разглядел. Мы поднялись по лестнице, и старуха открыла нам комнату. Мы зашли, Тощий даже свет зажечь не успел, а она опять завела: «Я тебе пришлю дюжину пива. Я тебя с мальцом взяла – за это ты должен мне кассу сделать. Девушки сейчас поднимутся. Сандру отправлю – она молоденьких любит». Комната была большая и грязная. Посредине стояла кровать под красным покрывалом, а еще был ночной горшок и два зеркала: одно в потолке над кроватью, второе у стены. И кругом картинки с голыми бабами и мужиками, нарисованные карандашом или процарапанные лезвием. Пришли две девицы, принесли много пива. Оказалось, они с Тощим приятельствуют: расцеловали его, затискали, на колени к нему уселись, неприличными словами сыпали: жопа, блядь, хуй и уебок. Одна была худая, обалденная мулатка с золотым зубом, а вторая вроде как побелее и потолще. Обе надо мной хихикали и говорили Тощему: «Плохой ты пример для малолетних!» Потом начали пить пиво, приоткрыли дверь, чтобы долетала музыка с первого этажа, и стали танцевать. Я сперва помалкивал, но, выпив, повеселел. Танцевал с белой, и она прижимала мою голову к своим грудям, норовившим выпрыгнуть из платья. Тощий надрался и велел мулатке устроить нам шоу – она сбацала мамбо в одних трусах, а Тощий вдруг на нее набросился и повалил на кровать. Белая взяла меня за руку и увела в другую комнату. «В первый раз?» – спросила. Я сказал – нет, но она догадалась, что я вру. Разулыбалась и, пока шла на меня голая, приговаривала: «Вот бы ты мне удачу принес!»