Город и псы. Зеленый Дом

– А как же ты дала себя лечить знахарю уамбисов, раз ты их так боишься? – сказала Лалита.

Шапра не ответила, только улыбнулась.

– Я привел его к ней, хоть она и не хотела, хозяйка, – сказал Пантача. – Он пел, плясал, плевал ей табачной жвачкой в лицо, а она глаз не раскрывала. Ее трясло не столько от лихорадки, сколько от страха. По-моему, она от испуга и вылечилась.

Загремел гром, пошел дождь, и Лалита укрылась под кровлей. Пантача продолжал сидеть на перилах, и ему брызгало на ноги. Через несколько минут дождь перестал, и над поляной поднялись густые испарения. В хижине лоцмана погас огонь, должно быть, уже заснул, хозяйка, а это была только присказка, настоящий ливень начнется как раз тогда, когда уамбисы разгуляются. Акилино, наверное, испугался грома – и Лалита вскочила с крылечка – пойти посмотреть, – пересекла поляну и вошла в хижину. Фусия держал ноги в лоханях, и кожа у него на ляжках была красноватая и пупырчатая, как эти глиняные посудины. Не сводя глаз с Лалиты, он схватился рукой за москитную сетку – почему он стыдится? – сорвал ее и прикрылся – что ж тут такого, если она увидит, – потом зарычал и согнулся в три погибели, стараясь достать сапог, – ведь для нее это неважно, Фусия, – наконец дотянулся и запустил им в нее. Сапог пролетел мимо Лалиты и ударился о койку, но ребенок не заплакал. Лалита опять вышла из хижины. Теперь шел частый дождь.

– А тех, кто умирает, старик, там же и хоронят? – сказал Фусия.

– Конечно, – сказал Акилино. – Не бросать же их в Амазонку, это было бы не по-христиански.

Так ты всегда и будешь скитаться по рекам, Акилино? – сказал Фусия. – Тебе не приходило в голову, что ты можешь умереть в лодке?

– Я хотел бы умереть в моем селении, – сказал Акилино. – Никого у меня нет в Мойобамбе, ни семьи, ни друзей. И все-таки мне бы хотелось, чтобы меня похоронили на тамошнем кладбище, сам не знаю почему.

– Мне бы тоже хотелось вернуться в Кампо Гранде, – сказал Фусия. – Посмотреть, что сталось с моими родными, с однокашниками. Должно быть, кто-нибудь еще помнит обо мне.

– Иногда я жалею, что у меня нет компаньона, – сказал Акилино. – Многие набивались работать со мной, предлагали выложить денежки на новую лодку. Всем соблазнительно жить, как я, – сегодня здесь, а завтра там.

– А почему ты не согласился? – сказал Фусия. – Теперь, когда ты состарился, тебе было бы и легче, и веселей, если бы у тебя был товарищ.

– Я знаю людей, – сказал Акилино. – Мы бы ладили с компаньоном, пока я учил бы его торговать и представлял бы клиентуре. А потом он подумал бы – барыши и так невелики, зачем их еще делить на двоих. И поскольку я стар, я бы и остался на бобах.

– Я жалею, что расстался с тобой, Акилино, – сказал Фусия. – Всю дорогу я думал об этом.

– Это дело было не для тебя, – сказал Акилино. – Ты высоко метил, что для тебя были гроши, которые можно заработать на этом.

– Сам видишь, какой вышел толк из того, что я высоко метил, – сказал Фусия. – Кончилось тем, что мне в тысячу раз хуже, чем тебе, который никуда не метил.

– Не помог тебе Бог, – сказал Акилино. – Все на свете от Бога.

– А почему же Он мне не помог, а другим помог? – сказал Фусия. – Почему Он мне не дал ходу, а, например, Реатеги помог?

– Спроси еще, когда ты умрешь, – сказал Акилино. – Почем я знаю, Фусия.

– Сходим к ним, хозяин, пока не полил дождь, – сказал Пантача.

– Ладно, сходим, чтобы эти собаки не обиделись, – сказал Фусия. – Но только на минутку. А Ньевес не пойдет?

– Он сегодня рыбачил на Сантьяго и, видно, умаялся, – сказал Пантача. – Он уже заснул, хозяин. У него давно погас огонь.

Они направились к поселку уамбисов, озаренному красными отсветами костров, а Лалита стала ждать, сидя возле свай хижины, с крыши которой еще капало после дождя. Немного погодя появился лоцман в брюках и рубашке: все готово. Но Лалита уже не хотела – завтра, сейчас начнется гроза.

– Не завтра, а сейчас же, – сказал Адриан Ньевес. – Самое время – хозяин и Пантача задержатся на празднике, а уамбисы уже пьяные. Хум ждет нас в протоке, он нас отвезет на Сантьяго.

– Я не могу оставить здесь Акилино, – сказала Лалита. – Я не хочу бросить своего сына.

– А кто говорит, что он здесь останется, – сказал Ньевес. – Я и сам хочу взять его с собой.

Он вошел в хижину, через минуту вышел с завернутым в одеяло ребенком на руках и, ничего не сказав Лалите, направился к черепашьему бочагу. Лалита последовала за ним. Сначала она хныкала, но потом, когда они уже спускались с обрыва, успокоилась и уцепилась за руку лоцмана. Ньевес подождал, пока она сядет в каноэ, передал ей ребенка, сел сам, и через минуту лодка уже скользила по темной глади озера. Сквозь сумрачную ограду лупун пробивались отсветы костров и слышались песни.

– Куда мы плывем? – сказала Лалита. – Ты ничего мне не говоришь, все делаешь сам. Я уже не хочу ехать с тобой, хочу вернуться.

– Молчи, – сказал лоцман. – Не разговаривай, пока мы не выйдем из озера.

Уже светает, – сказал Акилино, – а мы с тобой глаз не сомкнули, Фусия.

– Последнюю ночь мы вместе, – сказал Фусия. – И у меня просто сердце разрывается, Акилино.