Город и псы. Зеленый Дом

– Пусть она ростом не вышла, пусть она ведьмачка и все, что хочешь, – сказал Черномазый. – Но, что ни говори, Тяжеловес, любой не отказался бы от этой чунчи, и ты первый. Недаром ты каждый раз, как напьешься, только о ней и говоришь, приятель.

– Само собой, я бы с ней переспал, – сказал Тяжеловес. – Но неужто ты бы женился на язычнице? Да никогда в жизни, брат.

– Он вполне способен убить его и сказать: он взбунтовался, и мне пришлось применить оружие, – сказал Малыш. – Этот пьюранец способен на все, чтобы ему дали медаль.

– А вдруг все это сказки? – сказал Блондин. – Когда прибыл нарочный из Форта Борха и я прочел донесение лейтенанта, я не мог ему поверить, Малыш. С виду Ньевес не похож на бандита, казалось, он хороший человек.

– Ну, с виду никто не похож на бандита, – сказал Малыш. – Или, вернее, все смахивают на бандитов. Но меня тоже ошарашило это донесение. Как ты думаешь, сколько лет ему дадут?

– Кто его знает, – сказал Блондин. – Наверное, много. Ведь они грабили кого ни попадя и нажили себе здесь заклятых врагов. Видишь, сколько времени хозяева добивались, чтобы мы сыскали этих бандитов, хотя они уже перестали их грабить.

– Но уж чему я не верю, так это, что он был их главарь, – сказал Малыш. – И потом, если бы он столько награбил, как говорят, он не был бы таким голодранцем.

– Какой он главарь, – сказал Блондин. – Но это дела не меняет, если не найдут других, Ньевеса и этого сумасшедшего заставят расплачиваться за всех.

– Я слезами обливалась, умоляла его, сержант, – сказала Лалита. – С тех пор как вы уехали на остров, я все глаза выплакала, каждый день упрашивала его – бежим, скроемся, Адриан. И когда вы послали Акилино предупредить нас, дети принесли ему на дорогу фруктов, мы собрали его вещи, и Акилино тоже стал просить его, чтобы он уехал. Но он ничего не хочет слушать, ни на кого не обращает внимания.

Свет лампы бил прямо в лицо Лалите, освещал ее крутые скулы, фурункулы, впадинки на шее, растрепанные волосы, лезшие в рот.

– Хоть вы и носите форму, у вас доброе сердце, – сказал Адриан Ньевес. – Потому я и согласился быть вашим посаженым отцом.

Но сержант не слушал его. Приложив палец ко рту, он обернулся, оглядел террасу и шепотом – сматывайтесь сейчас же, дон Адриан. Через перила, на реку, только без шума, а он сочтет до десяти и – пальцем на небо – выстрелит в воздух, выбежит – ребята, он удрал в ту сторону – и уведет жандармов в лес. Пусть отплывает впотьмах и не запускает мотор, пока не выйдет на Мараньон, а там – ходу, ходу, как будто за ним черти гонятся, и пусть не даст себя сцапать, главное – чтоб не сцапали, дон Адриан, а то и он может погореть, главное – чтоб не сцапали, и Лалита, захлебываясь – да, да, она отвяжет лодку, и, вытаскивая весла, – она поедет с ним, и морщинки у нее на лбу разгладились, и лицо на глазах помолодело – Адриан, все готово, и еда, и вещи, им больше ничего не надо, они будут грести изо всех сил, а не доезжая до Форта Борха, высадятся и уйдут в лес. А сержант – тихо! – снова выглянул из двери и осмотрелся по сторонам – пусть прижмутся ко дну лодки и не поднимают головы – если ребята их увидят, они станут стрелять, а Малыш бьет без промаха.

– Благодарю вас, но я уже много думал об этом и для меня ясно – по реке не уйдешь, – сказал Адриан Ньевес. – Сейчас через пороги никому не пробраться, сержант, будь ты хоть семи пядей во лбу. Вот ведь застрял лейтенант на Сантьяго, и не мудрено – к Мараньону не подступишься.

Но что ж вы хотите тогда, дон Адриан, – сказал сержант, – я вас не понимаю.

– Единственная возможность – уйти в лес, как я это сделал в прошлый раз, – сказал Ньевес. – Но я не хочу, сержант, я уже все обдумал – день и ночь ломал себе голову с тех пор, как вы отправились на остров. Не стану я остаток жизни мыкаться по лесам. Я был у него всего лишь лоцманом, как у вас, правил лодкой, и только, ничего мне не сделают. А здесь я всегда вел себя хорошо, это всем известно – и монахиням, и лейтенанту, да и губернатору.

– Они не дерутся, – сказал Малыш. – А то были бы слышны крики. Похоже, просто разговаривают.

– Наверное, сержант застал его в постели и теперь ждет, пока он оденется, – сказал Блондин.

– А может, забавляется с Лалитой, – сказал Тяжеловес. – Связал Ньевеса и употребляет ее у него на глазах.

– Ну и жеребятина тебе лезет в голову, Тяжеловес, – сказал Черномазый. – Можно подумать, что это тебя опоили зельем, день и ночь только о бабах и думаешь. И потом, кто польстится на эту Лалиту, когда она вся в прыщах?

– Зато она белая, – сказал Тяжеловес. – По мне, лучше христианка с прыщами, чем чунча без прыщей. У нее только лицо прыщавое, я видел, как она купалась, ноги у нее что надо. Теперь она останется одна, и надо будет ее утешить.

– Ты до того стосковался по женщине, что просто сходишь с ума, – сказал Черномазый. – По правде говоря, иногда я тоже.