Город и псы. Зеленый Дом

– Я пошутил, Бонифация, – засмеялся Хосефино, отползая назад. – Клянусь тебе. Не обижайся.

– Я не обижаюсь, – пролепетала Бонифация. – Я не обижаюсь.

II

– К чему вся эта волынка, с каких это пор мы стали так церемониться? – сказал Блондин. – Почему бы не войти всем скопом и не взять его добром или силой?

– Все дело в том, что сержант выслуживается, – сказал Малыш. – Не видишь разве, какой он стал исправный. Хочет, чтобы все было как положено. Видно, женитьба его испортила, Малыш.

– А Тяжеловес из-за этой женитьбы умрет от зависти, – сказал Блондин. – Говорят, вчера вечером он опять насосался у Паредеса и опять проклинал себя за то, что не опередил сержанта, мол, упустил последний шанс заполучить женщину. Бабенка ничего, подходящая, но все-таки Тяжеловес перебарщивает.

Они лежали в заросли лиан, держа под прицелом хижину лоцмана, казалось висевшую на ветвях деревьев в нескольких шагах от них. В хижине теплился слабый маслянистый свет, падавший на перила в углу террасы. Никто не выходил, ребята? Темная фигура наклонилась над Блондином и Малышом. Нет, господин сержант. А Тяжеловес и Черномазый уже на той стороне, так что ему податься некуда – не птица, не улетит. Только не терять выдержки, ребята, – сержант говорил ровным голосом, – если они понадобятся, он их позовет – и движения у него тоже были спокойные. Сквозь легкие облака, прозрачной вуалью окутывавшие луну, сочился ее серебристый свет. Вдали, между сумрачной громадой леса и мягко поблескивающими реками, горсткой огоньков светилась Санта-Мария-де-Ньева. Сержант неторопливо открыл кобуру, вытащил револьвер и спустил предохранитель. Шепнув еще что-то жандармам, он все так же медленно, спокойно направился к хижине, исчез, поглощенный зарослями и темнотой, минуту спустя снова показался возле угла террасы, и на мгновение в бледном свете, падавшем из окна, обрисовалось его лицо.

– Ты обратил внимание, как он ходит и говорит? – сказал Черномазый. – Прямо как лунатик. С ним что-то происходит. Раньше он таким не был.

– Эта чунча выжала его как лимон, – сказал Тяжеловес. – Наверняка он ее ублажает раза три за день и раза три за ночь. Зачем, по-твоему, он под любым предлогом уходит с поста? Чтоб переспать с чунчей, ясное дело.

– Это вполне понятно, у них ведь медовый месяц, – сказал Черномазый. – Признайся, Тяжеловес, ты умираешь от зависти.

Они лежали у самой воды, прячась за прибрежным кустарником, как за бруствером. В руках у них были винтовки, но они не направляли их на хижину, маячившую в темноте наискосок от них.

– Уж больно он задается, – сказал Тяжеловес. – Почему мы не пошли забрать Ньевеса, как только пришел приказ лейтенанта, а? Подождем, пока стемнеет, надо наметить план, окружим хижину – где ты слышал столько чепухи зараз? А все для чего? Чтобы произвести впечатление на дона Фабио, чтоб поважничать, только и всего.

– Лейтенант своего не упустит, он уже подготовил почву, и ему дадут вторую нашивку, – сказал Черномазый. – А нам ни шиша, вот увидишь. Неужели ты не понял, как обстоит дело, когда прибыл нарочный из Форта Борха? У губернатора лейтенант с языка не сходит, он у него прямо герой, а разве не мы нашли на острове этого психа?

– Наверное, чунча дала сержанту приворотное зелье, Черномазый, – сказал Тяжеловес. – Оттого он и ходит такой осовелый, можно сказать, стоя спит. Своими пойлами она сведет его с ума.

– Ах ты пропасть, ах ты пропасть, – сказал сержант. – Как же так, что вы здесь делаете?

Лалита и Адриан Ньевес сидели на циновке и молча смотрели на него. У их ног стояло глиняное блюдо с бананами, от лампы подымался белый пахучий дымок, а на пороге, ошеломленно моргая, топтался сержант, – разве ему не сказал Акилино? – и в голосе его звучала растерянность, – но ведь уже часа два назад он сказал мальчику: беги, это вопрос жизни и смерти, – а в руке плясал револьвер, и весь вид его показывал, что он просто не верит своим глазам, – ах ты, пропасть, ах ты, пропасть. Да, Акилино передал ему, сержант, – лоцман говорил, с трудом ворочая языком, как будто жевал, – он отправил детей за реку, к одному знакомому. У рта его залегли горькие складки. Ну и в чем же дело? Почему он не уехал с ними? Ведь скрыться нужно не детям, а ему, дон Адриан. Сержант хлопнул себя по ляжке револьвером. Он оттянул выполнение приказа на несколько часов, сеньора, рискуя навлечь на себя неприятности. Он дал ему больше чем достаточно времени, дон Адриан.

– Разводит с ним разговоры, – сказал Малыш. – А потом скажет дону Фабио – я вошел один, я взял его один. Хочет примазаться к лейтенанту, мол, тут и его заслуга. Этот пьюранец трудится, как муравей, чтобы добиться перевода.

Вместе со светом из хижины просачивался шепот, едва колебавший ночную тишину и расплывавшийся в ней, как одинокая волна в спокойных водах.

– Но когда приедет лейтенант, мы с ним поговорим, – сказал Блондин. – Пусть нас пошлют в Икитос с арестованными. Тогда, по крайней мере, нам дадут на несколько дней увольнительную.