Город и рыцарство феодальной Кастилии: Сепульведа и Куэльяр в XIII — середине XIV века

К. Санчес-Альборнос, «сын и внук политиков»[65], значительную часть своей долгой жизни посвятил политической деятельности, продолжая традиции своего знатного авильского рода[66]. В большую политику он вошел в эпоху диктатуры генерала Примо де Ривера и занял в ней значимое место сразу после падения монархии. В разное время занимал посты депутата и заместителя председателя кортесов, ректора Мадридского университета, министра иностранных дел, посла Испании в Португалии. В эмиграции К. Санчес-Альборнос продолжал активную политическую деятельность, вершиной которой стало занятие поста председателя правительства (1962–1970), а затем президента Республики в изгнании. На родину он вернулся лишь незадолго до смерти, на восемь лет пережив своего главного врага — каудильо Ф. Франко.

Признавая значительное место политики в своей жизни, К. Санчес-Альборнос видел в себе прежде всего историка[67]. Вместе с тем он был уверен, что историческое прошлое непосредственно влияет на формирование национального сознания, т. е. является фактором реальной политики[68]. Кроме того, взгляды К. Санчеса-Альборноса как ученого нередко предопределяли его позицию как политика (в частности, по аграрному вопросу)[69]. Очевидно, должно было существовать и обратное влияние — политического мировоззрения на исторические взгляды. Подобное влияние констатирует, в частности, Х.-Л. Абельян, считающий, что концептуальные представления К. Санчеса-Альборноса сформировались под воздействием католицизма как определяющего элемента мировоззрения. Среди прочего, это предопределило негативное отношение историка к другим религиям, в разное время исповедовавшимся на полуострове (прежде всего к иудаизму и исламу)[70].

Мы не можем принять позицию Х.-Л. Абельяна, поскольку она прямо противоречит известным нам характеристикам роли религиозных взглядов в мировоззрении К. Санчеса-Альборноса. Так, по свидетельству его ученицы Р. Пастор, ее учитель «сам… определял себя как либерала, демократа и республиканца. <…> Он также был и католиком, но понимал католицизм как явление глубоко личное и интимное…Он исповедовал католицизм как средство размежевания с левыми, для того, чтобы с ними ни в коей мере не связывалось его имя, прежде всего в политической жизни эмиграции». В этом же смысле говорил о себе как о католике и сам К. Санчес-Альборнос[71].

Действительно, в центре внимания медиевиста оказывался отнюдь не католицизм, а своеобразие национального характера испанцев, проявления которого обобщались им в образе абстрактного испанского типа — «homo hispanus», присутствовавшего, по его мнению, уже в доримской Испании. При этом историка отнюдь не смущал тот факт, что населявшие полуостров иберы и кельтиберы были язычниками. В той же мере его восхищали выдающиеся испано-римляне (Л. Корнелий Бальб, Сенека, Лукан и др.), также не бывшие христианами. Наконец, он преклонялся и перед исповедовавшими ислам выдающимися представителями культуры и политики аль-Андалуса, если их происхождение было автохтонным[72].

Что же касается подчеркнутого неприятия иудаизма, действительно свойственного К. Санчесу-Альборносу, то оно объясняется отнюдь не религиозными, а идеологическими причинами. Взглядам историка был свойствен четко выраженный антисемитизм, причем антисемитизм умозрительный, возникший в стране, которая после изгнания евреев католическими королями, столетий унизительных проверок на «чистоту крови» и зверств инквизиционных трибуналов, не имела сколь-нибудь значительного автохтонного еврейского населения. Поэтому образ иудея приобретал у дона Клаудио черты абсолютной абстрактности и становился лишь элементом некой выработанной историком системы идеальных категорий, в центре которой находился совершенный «homo hispanus». В этом смысле абстрактный еврей уже самим фактом своего существования создавал препятствия на пути достижения национального единства, стремление к которому становилось одной из главных черт «homo hispanus»[73].