Город и рыцарство феодальной Кастилии: Сепульведа и Куэльяр в XIII — середине XIV века

В конечном итоге и сам католицизм в Альборносовой концепции становится элементом все той же системы идеальных (если не сказать виртуальных) категорий, выступая в качестве реально присутствующей, но отнюдь не главной черты национальной специфики испанцев. Наиболее очевидно эта закономерность прослеживается в работах, посвященных истории Реконкисты. Христианство испанцев предстает здесь как важнейшая характеристика, отличающая их от мусульман-мавров и предопределяющая форму противостояния двух сил — религиозную войну. Но целью этой войны становится отнюдь не торжество Христа над Магометом, а борьба за свободу и возрождение утраченного единства родины, которую ведет народ христианской Испании[74]. Поэтому совсем не католицизм, а народность и неразрывно связанное с ней свободолюбие выступают как основополагающие черты испанской истории[75]. Отдельными вехами этой борьбы за свободу историк считал возглавляемые народными вождями движения кельтибера Вириата против римского господства, Умара-ибн-Хафсуна против произвола кордовских эмиров, миссию легендарного Сида (Родриго Диаса де Вивара). В XIX же столетии эту традицию продолжила геррилья против французских захватчиков[76].

Эта генеалогия испанского свободолюбия явно перекликается с созданной историками-романтиками. Добавим, что встречаются и другие важные параллели. Во-первых, нельзя не заметить идентичности ключевых элементов двух систем представлений, важнейшими из которых являются «нация» и «свобода», а остальные, прежде всего «католицизм» и «народность», призваны отразить специфику нации и эпохи. Во-вторых, нельзя не признать обоснованности вывода упоминавшегося Х.-Л. Абельяна, возводящего свойственное медиевисту представление о неизменности важнейших черт национального характера, воплощенного в образе «homo hispanus», к концепции «народного духа» (Volksgeist) как явления, имманентно присущего любой нации[77].

К этому следует добавить еще и значительную степень совпадения проблем и хронологических периодов истории средневековой Испании, избиравшихся К. Санчесом-Альборносом в качестве объектов исследования, с одной стороны, и сюжетов, интерес к которым сформировался под влиянием романтизма как феномена культурной и политической жизни — с другой. Так, по наблюдениям историка литературы Р. Наваса-Руиса, среди таких сюжетов наряду с биографиями королей были представлены прежде всего последний период истории Испано-готского королевства и начальный период Реконкисты, а также период расцвета аль-Андалуса и упадок Гранадского эмирата[78]. Первый из перечисленных сюжетов стал для К. Санчеса-Альборноса центральным: события этого времени он считал решающими для национальной истории. История же мусульманской Испании привлекала его внимание на протяжении всей жизни. Не имея специальной подготовки, необходимой ориенталисту, он уже в зрелом возрасте в Аргентине занялся изучением арабского языка[79]. Нам трудно судить о его успехах в этом предприятии, однако его результатом стало появление ряда объемных исследований по истории аль-Андалуса[80].

Сказанное позволяет выявить в концептуальных представлениях К. Санчеса-Альборноса два основных пласта. Первый — это так называемый диахронический позитивизм, существование которого констатирует Х.-Л. Абельян[81]. Наиболее заметный, он на деле играет второстепенную роль и представлен по преимуществу разнообразным инструментарием, накопленным и отточенным позитивистской историографией. Решающую же функцию в концептуальном смысле выполняет второй слой, т. е. наследие романтизма. Несомненно, его проявление следует связать с общим направлением, утвердившимся на рубеже веков в испанской истории и филологии (в том числе и под прямым влиянием немецкой научной традиции рубежа веков, проникнутой пафосом консервативного романтизма и национализма)[82]. Известно, что наиболее ярким его представителем был выдающийся филолог Р. Менендес Пидаль, трудам которого К. Санчес-Альборнос давал неизменно высокую оценку[83]. Однако совпадение их позиций отнюдь не было полным и однозначным. Уже в силу этого влияние школы Менендеса Пидаля не могло быть решающим; во всяком случае, оно не было единственным и не подлежащим сомнению и переоценке.