Город, которым мы стали

– Огонь, через который мы должны пройти, уже вовсю пылает, сестренка, – говорит Бруклин. Но она произносит это, стоя спиной к Бронке и глядя через стеклянную стену кабинета на выставочный зал. Большее неуважение нужно еще поискать, и Бронка подозревает, что Бруклин даже не пытается ей нахамить. Она просто от природы такая засранка. – Дверь уже раскалилась, сирены орут, пора сбивать пламя.

– Никакая я тебе не сестренка. И не надо делать вид, что тебе есть до меня дело – ты на меня и не помочишься, чтобы потушить пожар.

Бедняжка Куинс – она назвалась по-другому, но Бронка уже забыла как; да и вообще, она Куинс и точка – выглядит растерянной.

– Вы все знакомы друг с другом? – спрашивает она. – Между вами как будто какая-то вражда.

– Бронкс всегда враждебен к остальному городу, – говорит Бруклин. Впрочем, своей неприветливостью Бронка все же сумела обратить на себя все ее внимание, и Бруклин повернулась к ней лицом. Сама Бронка, скрестив руки на груди, тяжело смотрит на нее, как бы говоря: «Ах вот, значит, как». Что ж, видимо, пора снимать сережки. Бронка готовится к худшему. – В этом боро немало хорошего. Немало хороших людей. Но у них никогда не получается собраться, включить голову и воспользоваться своим потенциалом – поэтому, когда это получается у других, они устраивают истерику и заявляют, что к ним проявляют неуважение. Но, видишь ли, сестренка, дело даже не в этом. – Бруклин растягивает поджатые губы в улыбке. – Неуважение означало бы, что нам вообще есть до вас дело.

Бронка упирает ладони в стол и поднимается.

– Выметайся из моего кабинета.

Бруклин фыркает и направляется к двери прежде, чем Бронка успевает сделать вдох. Мэнни сердито смотрит Бруклин вслед, но затем разводит руками, продолжая упрашивать Бронку:

– Никто из нас не переживет этого в одиночку…

Она кричит:

– Пошли. Вон!

Они уходят. Смотрят на нее как на сумасшедшую, но все же уходят.

Бронка снова садится. Ее трясет. Она не знает, что чувствует. Она съела лишь половину пончика. Она спала всего пару часов за три дня, которые стали худшими в ее жизни, и за это время как минимум дважды сталкивалась со смертью. (Может быть, трижды. Бронка подозревает, что, будь она чуточку слабее в тот момент, когда пнула дверь туалетной кабинки… что ж. Как минимум дважды.) Возможно, она ведет себя неразумно. На самом деле Бронка почти уверена, что ведет себя неразумно. Но, черт возьми, они действовали ей на нервы.

Так она и сидит, кипя от злости и сверля взглядом недоеденную половину пончика, когда дверь открывается. Бронка сразу же втягивает носом воздух, чтобы опять закричать, но это Венеца. Венеце можно. Поэтому Бронка погружается обратно в молчаливое кипение, а Венеца подходит и садится в кресло, которое до этого занимал Манхэттен, или как он там себя называет. Она просто бесстрастно смотрит на Бронку.

Этого достаточно. Бронка не выдерживает столь мягкого, безмолвного укора, падает на стол и опускает лоб на руки.

– Я этого не вынесу, – говорит она. Ее слова больше похожи на всхлип, чем на заявление. – Я слишком стара для таких дел. Мне страшно, я не могу вернуться домой, и я больше не я. Не могу. Я просто не могу.

Венеца делает глубокий вдох и, поджав губы, выдыхает через рот.

– Н-да, я так и подумала, что они вывалили на тебя сразу слишком много. – Какое-то время она молчит. Венеца всегда понимала, когда Бронке нужно посидеть в тишине. – Хочешь, я скажу им, чтобы вернулись попозже?

– Скажи им, чтобы вообще никогда не возвращались. – Но Бронка понимает, что это не пройдет. Так что она втягивает носом воздух и дает Венеце понять, что она не сошла с ума окончательно. – Скажи им, что мне нужен час.

– Ладушки. – Но Венеца не сдвигается с места, и Бронка понимает, что она хочет сказать что-то еще. После долгого молчания, во время которого Бронка наконец перестает кипятиться, Венеца произносит: – Знаешь… я ненавидела Нью-Йорк, пока не встретила тебя. Именно ты показала мне, как полюбить его.

– Иди в задницу, – произносит Бронка в стол. Она понимает, что дуется, но все равно продолжает. – Я ненавижу этот город.

Венеца смеется.

– Ну да, конечно. Вы, ньюйоркцы – все, кроме только что приехавших, – всегда так говорите. Здесь грязно, и машин слишком много, и ничто не поддерживается в надлежащем состоянии, и летом слишком жарко, а зимой слишком холодно, и здесь почти везде почти всегда воняет, как в сортире. Но ты когда-нибудь замечала, что никто из вас никогда отсюда не уезжает? Да, время от времени у кого-нибудь в Нью-Мексико заболевает пожилая мама или случается еще что-то нехорошее, и этот кто-то переезжает туда жить. Или кто-нибудь, у кого появились дети, хочет, чтобы у них был настоящий двор, из-за чего вся семья сваливает в Буффало. Но большинство из вас просто остаются здесь, ненавидя этот город, ненавидя все подряд и вымещая злость на окружающих.

– Не умеешь ты настроение поднимать.

Венеца хихикает.