Город, которым мы стали

Место для духовного путешествия не самое подходящее – здесь холодно, флуоресцентные лампы светят чересчур ярко и слишком сильно пахнет химикатами и растворителями. Тем не менее они в Бронксе, и песни ее народа все еще гудят в этой земле. На самом деле и путешествовать-то никуда не нужно. Ее город и так рядом.

Бронка чувствует изменения еще до того, как открывает глаза, потому что внезапно она стала огромной. Раздаваться вширь ей не дают, так что она тянется вверх и вниз, в туннели и пещеры, куда уходят ее корни. Когда она открывает глаза, мир выглядит странно. Небо стало сумеречным, и Бронка видит себя: яркую и темную, призрачный силуэт размытых линий, окрашенного бетона и застроенных кирпичных заводов. Она – Бронкс.

И вокруг нее внезапно, накладываясь друг на друга, но почему-то не создавая парадоксов и не задавливая один другого, все вместе стоят ее новые соплеменники. Яркий Манхэттен, высокий и сверкающий, с глубочайшими тенями, пролегающими промеж его острых небоскребов. Нервная Куинс с зазубренным силуэтом, радостно приветствующая всякого, гениальная в своих творческих порывах и решимости пустить корни. Бруклин – старая, семейная, застроенная домами из бурого песчаника, мраморными залами и крошащимися многоквартирными домами; последняя остановка для истинных ньюйоркцев перед тем, как они отправятся в жуткие дикие джунгли Лонг-Айленда.

Все вместе они поворачиваются и наконец видят свою потерянную сестру: Статен-Айленд. Она сияет не так ярко, застроена не так плотно и, в отличие от них, не заселена многими миллионами. Где-то на ее просторах даже есть настоящие фермы. И все же. Она щетинится крошечными метательными ножиками – паромами – и оборонительными укреплениями, возведенными в частных домах на две семьи. Остальные чувствуют ее силу и характер, пылающие ярче любой натриевой лампы. Она так отличается от них, так противится их родству… но, хочет того или нет, хотят они признать это или нет, она – самая настоящая, истинная часть Нью-Йорка.

Но есть и кое-что странное. Несмотря на то что Статен-Айленд прямо перед ними и в этом мире их не разделяет пространство – почему-то она очень далека от них. И видна не так отчетливо, как должна бы; ее высотки накрыты тенью, а улицы окутаны туманом, словно кто-то наложил его толстыми слоями, желая скрыть остров. Бронка протягивает руку, но не может дотронуться до нее. Манхэттен тоже пытается, и у него почти получается – его шумные конторы почти задевают ее транспортные узлы… но в последний момент Статен-Айленд отстраняется от них. Очень странно.

Но они пришли сюда не только за ней. Остальные беспокоятся, поэтому Бронка берет в руки штурвал и разворачивает их. Она – проводник. И чтобы увидеть, в какой точке находится центр сущности всего Нью-Йорка, они должны выйти из этого мира. Бронка должна вывести их восприятие на иной уровень, а затем еще выше, пока не сможет увидеть всю вселенную. (Бронка чувствует благоговейный трепет Куинс, потому что лишь она осознает весь масштаб того, что они видят, однако Бронка отстраняется от жадных подсчетов, которые ведет девушка. Они – огромны. Они вмещают в себя бесчисленное множество людей. Для Бронки этого достаточно.) А затем они снова переносятся выше.

Перед ними простирается необъятность пространства и времени, как их теперь понимает Бронка: не только здесь, но и повсюду, не одна вселенная, а бесчисленное множество. Бесконечно растущая масса, похожая на брокколи, которая существует в этом не-месте. В каждом ответвлении – тысячи вселенных, уложенные друг на друга, как пластинки слюды; они образуют колонны, которые извиваются и разветвляются, похожие на костяшки домино, беспорядочно расставленные кем-то. Впрочем, порядок в этом есть (и Бронка слышит, как Куинс громко думает: «Фрактальное дерево!»), но он столь необъятен и динамичен, так бурлит в яростном вихре творения, что понять его почти невозможно. Масса не безгранична, как сперва кажется Бронке, а столь огромна, что поначалу не поддается ни восприятию, ни воображению. Тысяча ветвей – и это только те, что видит Бронка, – растут, а затем делятся на две тысячи потомков, которые затем порождают четыре тысячи внуков, и…

Внезапно раздается глухой грохот, дерево рябит, и одна из самых больших, густых ветвей рушится прямо у них на глазах. Все происходит так быстро. Вспыхивает мимолетное свечение с красным ореолом, а затем вся извилистая масса сгорает до самого стебля, от которого она разрослась. Бронка чувствует, как остальные содрогаются от боли и ужаса, и она разделяет их чувства. Как бы ни была прекрасна эта ветвь, ярко полыхающая и похожая на самый потрясающий фейерверк на свете, они все понимают, что это значит. На их глазах бесчисленное множество вселенных погибли или же ушли в небытие, подобно разветвлениям, которые когда-то породили Атлантиду.

Однако Бронка обращает их внимание на то, что осталось на месте ветви: крошечное яркое сияние, не связанное с другими вселенными, но сверкающее и стабильное само по себе. Единственная светящаяся точка.