Город, которым мы стали

– Так. – Бруклин явно готовится к худшему. – И что же происходит с теми вселенными, через которые пробивается наш город?

Вид у Манхэттена становится ужасно несчастным. Выражение лица Куинс несколько раз преображается – от потрясения переходит к задумчивому подсчету, затем к ужасу и боли. Она зажимает рот руками.

– Они погибают, – говорит Бронка. Пусть ей и больно от этого, она решила не проявлять жалости. Никто из них не может позволить себе сентиментальности. – Место пробития становится смертельной раной, и такая вселенная прекращает свое существование. Всякий раз, когда рождается город… нет, даже до этого. Сам процесс нашего сотворения, то, что делает нас живыми, приносит смерть сотням или тысячам других тесно связанных вселенных и всем существам, что обитают в них.

Бруклин прикрывает глаза.

– Боже мой, – выдыхает Куинс. – Боже мой. Мы все – убийцы.

– Но ведь исправить уже ничего нельзя, – говорит Манхэттен. Его голос звучит мягко, взгляд отстраненный и непроницаемый. – С того момента, как мы стали самими собой.

Куинс вздрагивает и переводит взгляд на него, приоткрыв рот.

– Да как ты можешь такое говорить? Что у тебя с головой? Это же… сколько, триллионы людей? Я даже примерно сосчитать не могу! И они все погибли? И это мы их убили? – Она, похоже, вот-вот расплачется. Ее руки дрожат. – Да ну к черту!

Бронка ждет, что Манхэттен снова ответит чем-то хладнокровным. Она знает его всего несколько часов, но уже заметила, что он легко впадает в то состояние. Однако вместо этого Мэнни на мгновение отводит взгляд, затем делает глубокий вдох и опускается перед Куинс на колени. Он берет ее трясущиеся руки в свои, смотрит ей в глаза и говорит:

– Ты бы предпочла вместо этого пожертвовать всей своей семьей и друзьями? Возможно, существует способ это сделать.

Все замирают. Его слова звучат как угроза, хотя он просто предлагает. Бронка не знает, как у Манхэттена получается наводить такой ужас столь тихим заявлением, но, возможно, дело в том, что он произносит его с состраданием во взгляде, а не с холодом. Холод вызвал бы возмущение и отвращение. А сострадание не дает списать слова на злобу говорящего, отчего на душе становится лишь хуже.

Падмини долго, напряженно смотрит на него. Затем ее дрожь постепенно унимается. Она закрывает глаза и делает глубокий вдох. Манхэттен не шевелится, не давит на нее. Бронка, наверное, выбрала бы иной подход… и он, скорее всего, оказался бы неправильным. Отчего-то Падмини вызывает в Бронке те же чувства, что она испытывает к Венеце – будто эта девушка на самом деле младше, чем кажется, как приемная дочь, которую нужно защищать. Но это не так. Падмини – это Куинс, где живут беженцы, спасшиеся от всевозможных ужасов; «синие воротнички», пашущие до изнеможения; и лишние дочери, чьи жизни отданы в залог ради будущего всей семьи. Она знает все о сложном выборе и неизбежных жертвах – и Манхэттен своим вопросом, каким бы жестоким он ни казался, обратился как раз к этому знанию.

Наконец, подобно тому, как вечернее небо темнеет по мере приближения ночи, Куинс принимает неизбежное. Она не стушевалась, но вид у нее становится очень печальный. Падмини поджимает губы.

– Конечно, нет, – говорит она Манхэттену. – Меня просто зло берет из-за этого, только и всего. – Она убирает свои руки от рук Мэнни… но затем кивает ему, признавая его правоту. – Мир, может быть, и ужасен, но нам это не обязательно должно нравиться.

К удивлению Бронки, Манхэттен улыбается ее словам, но тоже печально.

– Вот именно, – говорит он. Затем встает, подходит к маленькому окну, выходящему в главную галерею, и останавливается там спиной к ним.

Бронка испускает долгий, тяжелый вздох. Ей тоже было непросто с этим смириться, когда она все узнала. И все же.

– Таков закон природы, – говорит она. – Многие погибают, чтобы другие могли жить. А раз мы остались в живых, то должны поблагодарить исчезнувшие миры за тот вклад, что они внесли в наше выживание, – и ради них, а также ради людей нашего собственного мира, мы обязаны бороться изо всех сил.

Куинс и Венеца недоуменно смотрят на нее. Да, городским эти тонкости неведомы; Бронка сама хорошо понимает девушек, потому что тоже родилась и выросла в городе. Ей пришлось усвоить этот урок довольно поздно в жизни. Однажды Крис, невзирая на ее яростные возражения, взял Бронку на охоту. И хотя ружье, из которого застрелили оленя, держала не она, Крис и другая охотница из местного племени заставили Бронку помочь им разделывать тушу. Они говорили, что люди должны знать, откуда берется их пища, и понимать, что не одна, а множество смертей помогли им выжить. Поэтому было крайне важно, чтобы Бронка использовала каждую часть убитой туши и не отнимала больше жизней, чем нужно. Убивать, придерживаясь таких правил, означало чтить природу. Убивать по любой другой причине было чудовищно.