Город-крепость

– Сам знаешь. Я посыльный. Фрилансер. Нахожу разнообразную работёнку и либо сам её исполняю, либо нахожу других. Например, тебя.

Он снова оглядывает комнату по-кошачьи огромными глазами. Их взгляд проникает в каждую щёлочку, как ивовая метла моей бабушки, замечая каждую трещинку на маленьких плиточках. Странно ощущать, будто я что-то скрываю, хотя из моих вещей тут только пара футболок, джинсы и куртка, сложенные в углу. И, конечно же, так как это единственное место, где он совсем не нужен, кот Цзина размещает свою недовольную пушистую тушку прямо на куче одежды. Я теперь несколько месяцев буду радовать мир чихом и соплями.

– Конечно, – я зыркаю на кота, – чувствуй себя как дома.

Зверь зевает – белые клыки, шершавый язык – и во всю длину растягивается на моей куртке. Цзин не обращает на него внимания. Он пялится на дальнюю стену, откуда, подобно ряду гнилых зубов, нам ухмыляются угольные отметки.

– Что означают эти линии?

Смотрю в указанную им сторону и вспоминаю, что нескольких месяцев на аллергию у меня нет. Лишь несколько дней. Тринадцать. Не самое маленькое число, но кажется мне таким, сжимаясь, словно верёвка, вокруг моей шеи. Подношу руку к горлу.

– Это… своего рода календарь.

Цзин подозрительно щурит глаза. Склоняет голову на бок на пару градусов.

– Кто ты?

Снова варианты ответов. Снова ужасные, правдивые варианты.

А) Плохой человек.

Б) Эгоистичный ублюдок.

В) Убийца.

Г) Лжец.

Д) Все вышеперечисленное.

В этом вопросе нельзя подписать свой вариант.

Я снова смотрю на пацана. С тех самых пор, как палец нажал на курок, я весь на иголках, жду, когда в его чертах проступит призрак брата. Но Цзин так и остаётся Цзином. Хотя нет, лицо его стало менее свирепым. Выражение его смягчилось, напоминая скорее не тигра, готового впиться мне в глотку, а маленького нежного ши-тцу.[2]

Что-то в его позе кажется странным. Но я не могу понять, что именно. Возможно, виной всему яркое кровавое пятно на его рубашке. А возможно, мне просто не хочется, чтобы Цзин задавал столько вопросов. Не хочется, чтобы он осматривал меня так же, как комнату, пытаясь разложить по кусочкам и понять. Найти грязь в трещинах.

– Сан Дэй Шин, – отвечаю я. Всё вышеперечисленное.

– Сан, – повторяет он мою фамилию. Она эхом разносится по комнате, вырывается в окно, за металлические прутья.

Я иду к куче своих вещей, словно могу сбежать от затихающих звуков. Кот не двигается, лишь громким мяуканьем выражает своё веское мнение, когда я принимаюсь копаться в вещах. Где-то тут должна быть аптечка. Красная сумочка с белым крестом, набитая вещами, которыми я никогда не пользуюсь. (Когда болит душа пинцеты и лопатки не особо помогают).

– Что это? – спрашивает пацан, хлопая глазами при виде сумочки.

– Дай взглянуть на руку.

Я киваю на его кулак. Он покоится на груди Цзина, пальцы сжимаются крепко-крепко, как нераспустившийся мак. Пацан медленно протягивает мне руку. Пальцы открываются, демонстрируя мне всё ещё кровоточащий порез, протянувшийся по линии жизни. Бабушка сказала бы, что это дурное знамение.

– С рукой всё в порядке.

В порядке. Порез настолько глубок, что я удивлён, как пацан ещё может сжимать пальцы. Ему нужно наложить швы и сделать укол от столбняка, а не просто залить перекисью и обмотать бинтами.

Но больше у меня ничего нет.

Попав на порез, перекись шипит и пенится, как бешеный волк. Должно быть, это чертовски больно, но Цзин не меняется в лице. В ярком свете я вижу остальные его шрамы, покрывающие руки подобно кружеву. Часть из них белёсая и блестящая. Другие сердитые и красные. Прямо как мой.

Но Цзин, скорее всего, их не заслужил.

Я крепко заматываю рану бинтом и завязываю лохматящиеся кончики. Пацан оглядывает повязку, потом сжимает и разжимает руку. Сжимает и разжимает.

– Старайся ей не шевелить, – советую я ему.

– Да всё нормально.

Он снова сжимает руку в кулак. Крепкий орешек. Жаль, меня нельзя так легко вылечить.

– Хорошо. Что ж, уже поздно. Стоит поспать. Ложись, где понравится. Если удастся сдвинуть царя зверей с его лежбища, можешь подложить куртку под голову вместо подушки.

Я щёлкаю выключателем. Комната погружается в кромешную темноту. Больше я не вижу шрамы Цзина. И линии на стене.

– Дэй? – Шёпот пацана такой тонкий и высокий. Будто и не его вовсе.

– Что?

Он молчит, пока я пробираюсь по темноте в центр комнаты.

– Спасибо.

Рад помочь. Ответ встаёт в горле, как щупальце осьминога. Я не могу заставить себя произнести это. Потому что знаю истинную причину своей щедрости.

Этой ночью я даже не расстёгиваю толстовку, чтобы использовать её как подушку. Я просто лежу, подтянув колени к груди. Мысленно я прикидываю, где находится стена с угольными линиями. И поворачиваюсь к ней спиной.

ЦЗИН ЛИНЬ

Рука перестала болеть. Я держу её у груди, касаясь пальцами повязки – такой чистой у меня никогда ещё не было.