Город лестниц

Волька изумленно смигивает и оглядывается на помощников, те отвечают ему столь же озадаченными взглядами:

– Я… не совсем понимаю, что вы имеете в виду, Отец Колкан.

– МЕНЯ ВСТРЕЧАЮТ, – сообщает голос, – ПРЕДЛАГАЯ МНЕ ПЛАМЯ И ВОРОБЬЯ.

Повисает долгое молчание.

– ПОЧЕМУ ВЫ НЕ ПРИНЕСЛИ ИХ?

– Я… никогда не слышал об этом ритуале, Отец Колкан… – мямлит Волька. Он поднимает голову от пола и теперь стоит на коленях, как и остальные. – Я столько читал о тебе, но… но ты так долго отсутствовал в нашем мире – много сотен лет. Видимо, то был обряд, о котором мне не удалось найти сведений!

– ТЫ ЧТО ЖЕ, – гремит голос, – ХОЧЕШЬ ОСКОРБИТЬ МЕНЯ?

– Нет! Нет, нет! Нет, Отец Колкан, мы бы никогда не осмелились на такое!

И Волькины соратники отчаянно трясут головами: мол, ни за что!

– ТОГДА ПОЧЕМУ ВЫ НЕ ПРИНЕСЛИ ИХ?

– Я просто… я не знал, Отец Колкан. Я даже не очень знаю, что они…

– НЕЗНАНИЕ, – гремит голос, – НЕ ОСВОБОЖДАЕТ ОТ ОТВЕТСТВЕННОСТИ!

Колкан делает шаг вперед и оглядывает свою паству. И кивает, словно бы разглядел в них многое:

– ВЫ НЕДОСТОЙНЫ!

Волька от ужаса и изумления теряет дар речи.

Голос продолжает:

– ВЫ ОМЫЛИ ФРУКТЫ В ВОДАХ ОКЕАНА. ВЫ СМЕШИВАЛИ ХЛОПКОВЫЕ И ЛЬНЯНЫЕ НИТИ В ВАШИХ ОДЕЖДАХ. ВЫ ВЫДУВАЛИ СТЕКЛО СО МНОЖЕСТВОМ НЕСОВЕРШЕНСТВ. ВЫ ЕЛИ ПЛОТЬ ПЕВЧИХ ПТИЦ. Я ВИЖУ КАЖДЫЙ ИЗ ВАШИХ ГРЕХОВ. ВЫ НЕ РАСКАИВАЕТЕСЬ В НИХ. А ТЕПЕРЬ, КОГДА Я ВЕРНУЛСЯ, ВЫ ВСТРЕЧАЕТЕ МЕНЯ БЕЗ ПЛАМЕНИ И ВОРОБЬЕВ.

Волька и его соратники переглядываются, не зная, что делать.

– О-отец Колкан, пожалуйста, – бормочет Волька, – пожалуйста, прости нас. Мы следовали тем твоим эдиктам, которые смогли найти, которые мы знали. Но мы освободили тебя, Отец Колкан! Прошу, прости нас…

Колкан направляет на него палец. Волька застывает на месте.

– ПРОЩЕНИЕ, – гремит Колканов голос, – ДЛЯ ДОСТОЙНЫХ.

Колкан оглядывает Волькиных соратников:

– ВЫ ПОДОБНЫ ПРАХУ, КАМНЮ И ГРЯЗИ.

С того места, где стоит Шара, ничего не видно – была ли вспышка или нет. Но в одно мгновение живые люди превращаются в статуи темного камня.

Волька стоит перед Колканом, все еще обездвиженный, но живой: Шара видит, как шевелятся глаза в глазницах.

– А ТЫ… – возглашает Колкан. – ТЫ ДУМАЕШЬ, ЧТО ТЫ НЕ ПОДОБЕН ПРАХУ, КАМНЮ И ГРЯЗИ. Я НАПОМИНАЮ ТЕБЕ, КТО ТЫ ЕСТЬ.

Колкан, судя по всему, снял с Вольки чары неподвижности, и тот оседает на пол, хватая ртом воздух.

– Я… Я буду… выдыхает он. – Я буду помнить, Отец Колкан. Я запомню… – и тут он осекается на полуслове, сгибается пополам и вскрикивает от боли: – О! Мой живот!

И Шара видит, как живот Вольки вспухает на глазах, словно у беременной женщины. В ужасе она снова утыкается лицом в пол.

Волька вопит все громче и громче, а потом крик обрывается странным бульканьем. Она слышит, как падает на пол тело. С хлопком Колокол Бабочки вокруг них исчезает, а Волька молчит, хотя она слышит, как он корчится.

– ТЫ ПОЗНАЕШЬ БОЛЬ.

Она слышит странный звук – словно бы раздирают плотную ткань. Шара не хочет, не желает на это смотреть, но все равно поднимает взгляд. Черные круглые камни – сотни таких камней – вываливаются из разорванного живота Вольки. Камни блестят от крови, и куча все растет и растет у Шары на глазах.

Она охает. Колкан приоборачивается, и она снова утыкается лбом в пол.

– ХМ, – слышит она Колканов голос.

Они с Воханнесом застыли в неподвижности. Шара слышит его загнанное дыхание.

– Я ЗНАЮ, ЧЕГО ВЫ ХОТИТЕ, – бухает голос. – И ОДОБРЯЮ ВАШИ ЖЕЛАНИЯ. ПРОШЛО МНОГО ЛЕТ, НО СМЕРТНЫЕ ВСЕ ЕЩЕ НУЖДАЮТСЯ В ТОМ, ЧТОБЫ Я РАССУДИЛ ИХ.

Шара чувствует, что не может пошевелить ни рукой, ни ногой. Может, Колкан превращает их в камень? Но нет, ее просто парализовало от ужаса. Как и Воханнеса.

Раздается треск, и Воханнес вдруг скользит к Колкану, словно бы каменный пол храма превратился в конвейер. Краем глаза Шара видит, что Воханнес в ужасе оглядывается на нее. «Не бросай меня! – читает она в его глазах. – Не бросай!»

– ПРИБЛИЗЬСЯ, – гремит Колканов голос. – И ИЗЛОЖИ СВОЕ ДЕЛО.

Шара не видит, но слышит голос Воханнеса:

– М-мое дело?

– ДА. ТЫ ПРИНЯЛ ПОЗУ КАЮЩЕГОСЯ, УСТЫДИВШЕГОСЯ. ИЗЛОЖИ СВОЕ ДЕЛО, И Я ВЫНЕСУ ПРИГОВОР.

«Наверное, он думает, что к нему пришли, как раньше, до того как он написал свои эдикты, – думает Шара. – Но Во ведь не соображает, что делает!»

Повисает долгое молчание. Потом Воханнес говорит:

– Я… я не стар, Отец Колкан, но я повидал жизнь. Я… потерял семью. Друзей. И дом – тоже потерял, так тоже можно сказать. Но… но я не буду отвлекать тебя рассказами об этом.

Воханнес практически выкрикивает слово «отвлекать». В другой ситуации Шара бы закатила глаза: мол, тоньше надо работать, Во…

– Я каюсь, Отец Колкан, – продолжает Воханнес. Голос его набирает силу: – Да, каюсь. Мне жаль. И мне стыдно. Особенно мне стыдно за то, что от меня требовали стыдиться, и что этого от меня ждали.

Тут он сглатывает слюну.

– И мне стыдно за то, что я, до определенной степени, уступал их требованиям. Я ненавидел себя и продолжаю себя ненавидеть. Я ненавидел себя за то, что не знал, как жить иначе.