Город лжи. Любовь. Секс. Смерть. Вся правда о Тегеране

У вокзала на Рах-Ахан, там, где Вали-Аср только начинает свой долгий путь к подножию гор, у мечети на холоде стоят тысячи скорбящих в черных одеждах. Толпа растет; движение по Вали-Аср частично перекрыто. Ждущая поодаль машина скорой помощи испускает клубы выхлопного газа. Мечеть открыла хусейнию, чтобы вместить хотя бы часть собравшихся. На столах разложены тарелки с финиками, халвой, рисом и бараньими ногами. После чтения Корана и торжественной речи толпа расступается. Через нее на носилках проносят прикрытое тело и кладут в машину скорой помощи через заднюю дверь. Автомобиль начинает свой путь к кладбищу Бехеште-Захра, где тело омоют, завернут в белый саван кафан и опустят в могилу.

– Это конец того города, каким мы его знали. Без нее он не выживет, – говорит старик в перчатках без пальцев, когда дверцы машины с грохотом захлопываются.

Он оторвался на время от своего занятия – продажи полиэстеровых носков на углу Вали-Аср и Рах-Ахан, – чтобы отдать дань уважения жене Асгара Храброго, самого влиятельного и благородного джахеля, какой только ходил по улицам Тегерана.

От толпы отделяются две пожилые женщины в чадрах; одна когда-то была танцовщицей, приятельницей Пари. Она прихрамывает от боли в бедре. Женщины подходят к пеньку, оставшемуся от сикомора.

– Об этом говорили в новостях. Якобы деревья больны и их нужно срубить, – говорит другая женщина.

Старая танцовщица качает головой.

Правительство не сразу объяснило, зачем потребовалось срубать сикоморы на Вали-Аср. Сейчас оно утверждает, что деревья заболели и что они представляют опасность для прохожих. Глядя на пенек, женщины в это не верят. Они слышали, что деревья мешают полицейским камерам наблюдения и что скоро тут все будут менять.

Но это верно. Деревья и в самом деле больны. Они медленно умирают – от жажды. План по заливке бетоном сточных желобов не сработал, и теперь вода не проникает к корням деревьев. Некоторые утверждают, что виновато загрязнение, что дальше на южных улицах Тегерана задыхаются сами жители. Но все согласны в одном: деревья срублены ночью, потому что власти понимали, что это вызовет общественные протесты.

Женщины продолжают идти по Вали-Аср; хлещущая по стокам вода перекрывает шум двигателей и клаксонов. Они идут под умирающими деревьями, превратившимися в серые скелеты под тонкой корочкой льда, потерявшими листья от зимних холодов. Вскоре их засыплет снегом, а вода в стоках замерзнет. Так будет до тех пор, пока первый теплый ветерок не вдохнет жизнь в зеленые ростки и корни, заставляя деревья вернуться к жизни. Здания будут возводиться и разрушаться, люди продолжат выходить на демонстрации и праздники, автомобили продолжат сталкиваться, граждан будут казнить, любовников разлучать, полицейские продолжат брать взятки, диссидентов продолжат сажать в тюрьму и освобождать, президенты будут приходить и уходить; но улица Вали-Аср останется – постоянная, не изменившаяся за время войн, диктаторов и революций. С сикоморами или без них.

От автора

В Черную пятницу 1978 года мы с матерью и братьями приземлились в тегеранском аэропорту Мехрабад, чтобы воссоединиться с отцом и начать новую жизнь. Было объявлено военное положение, и войска открыли огонь по протестующим против шаха, убив и ранив десятки демонстрантов. Тогда власти впервые отреагировали на протесты с такой силой. Разгон демонстрации стал началом революции и началом конца того Ирана, который мы знали. Не самый благоприятный день, чтобы возвращаться на родину.

Я до сих пор живо помню то время: танцы и уличные гулянья, после того как шах наконец покинул страну; ликующая толпа, мужчины и даже дети с оружием в руках, похищенным из правительственного хранилища, с воткнутыми в дула цветами. И все же на улицах тогда было безопасно; большинство тегеранцев объединились как никогда раньше. Это было время надежды.

Я была всего лишь ребенком, но вскоре почувствовала изменения в атмосфере: на улицах стало тихо, и взрослые теперь разговаривали шепотом. Стоя на балконе, мы всматривались в ночное небо с красными росчерками трассирующих снарядов. Помню, как по вечерам мы молча сидели в темноте, прислушиваясь к выстрелам, раздающимся рядом с нашим домом.

Девять месяцев спустя мы полетели обратно в Лондон. Мой отец оставался в Иране еще четыре месяца, ожидая отставки из флота. Он не хотел сбегать из своей страны и порывать с ней все связи.