Город мастеров

Но порча, на которую так остро реагируют пессимисты, затрагивает не систему языка, а лишь умение говорить и писать. Язык не портится, он ожил. Редко кто может говорить в официальной обстановке грамотно и раньше речи читали по писаному. Сравните у Галича: «Я как мать говорю, как женщина…» Первым отказался от бумажки Горбачев, полезли ошибки. Да и люди не стали говорить хуже, просто мы услышали прежде молчавших, у них развязались языки. Они заговорили свободно, без страха, расцвел жанр интервью, прохожие отвечают на вопросы репортеров, диалоги в прямом эфире…

Ещё Ломоносов разделил речь на стили — высокий, нейтральный и сниженный. Раньше нормой был запрет, теперь нормой стал выбор. Выбирай: уста — рот — хлебало, вещать — говорить — молоть. Сегодня межстилевые границы стираются, вкрапление в деловую речь жаргонных слов, интеллектуальное ёрничество — обычное дело. «Виртуальная авоська общего пользования» — это об интернете. «Мебель Италии. Последние феньки». Но во всём, как говорил Пушкин, должны быть сообразность, чувство меры.

А заимствования — вроде саммитов и электората, файлов и брокеров — неизбежная вещь. Наш словарь подпитывают те группы населения, которые играют заметную роль — политики и чиновники, молодежь, уголовный мир. Трудная жизнь ведёт к огрублению языка, и в результате получаем современный русский разговорный язык.

— Вы говорите об огрублении, но в то же время на каждом шагу слышно елейное: на улице — не подскажете, сколько времени? В магазине — пятьдесят копеечек не найдётся? В парикмахерской — вам под скобочку?

— Всё это — псевдовежливость, неумение найти подходящую форму. Проявляется и униженность вековая, привычка подлизывания к собеседнику. Как вам нравится «Еленочка Андреевна»? Так меня называет один знакомый, когда хочет понравиться. Всё это за пределами хорошего языка.

Нередко для того, чтобы смягчить явление, сделать его менее шокирующим, используют новые слова: не убийца, а киллер, не бессудная расправа, а зачистка, не больные дети, а особенные.

Правда, есть ещё и докторские уменьшительные словечки. Когда я болела, ко мне приехал замечательный врач, хороший профессионaл с добрым лицом. Он старался выразить ласковое отношение к больному и говорил так: на бочок повернитесь, сердечко послушаю… Как мы говорим детям: помой ручки. Но это уже не магазинное «колбаски полкило», а совсем другое дело.

— Все ли вопросы решены в русском языке, хотя бы в правописании?

— Такого не может быть в принципе. Язык — одно из самых сложных явлений, он меняется. Он в чём-то зависим от человека, а в чём-то — совершенно самостоятелен и развивается по своим законам, которые нам не до конца понятны. Например, во всех славянских языках такие существительные, как кино, метро, пальто склоняются, у нас — нет. В двадцатых годах прошлого века один известный ученый написал, что мы тоже со временем начнём склонять. И все поверили. Однажды мой коллега, тоже учёный, решил это проверить. Он вошёл в троллейбус и нарочито громко спросил: «Вы у метрА сойдете?» Вы не представляете, что тут началось… На него стали кричать, его готовы были побить. Люди подчас готовы простить многое, но не слово, сказанное иначе. Если они считают, что метро не склоняется, то так тому и быть, никакие аргументы не помогут. Поэтому говорить, как должен себя вести язык и что с ним будет — занятие неблагодарное.

— Сегодня вместо прежнего «на Украине» можно услышать «в Украине». Говорят, украинцам так больше нравится, поскольку-де теперь Украина — самостоятельное государство.

— Думаю, что изменения в языке мало зависят от политических перемен. «В Украине» можно прочитать и у Толстого. Тогда люди работали «в фабрике», а гончаровский Обломов жил «в Гороховой улице». Но в двадцатом веке более частым стал предлог «на». Поэтому скорее всего сохранится привычное «на Украине».

А вообще-то я — за вариативность. Если продавщица не понимает мой привычный творОг (скорее всего приезжая), я говорю твОрог. Есть в языке такие «точки колебания»: пальто, кино — среднего рода, а кофе — мужского. Поэтому «чёрное кофе» сейчас хоть и ошибка, но не грубая. Думаю, что в будущем именно так мы и будем говорить.

Учим язык ХХI века?