Город на Стиксе

Я вспомнила один из его последних спектаклей в «Другом театре», где Водонеев играл Привидение. По сюжету это Привидение парило высоко в воздухе, и Сашу поднимали аж под потолок, больно сдавливая тугими веревками. После этого у него в легких обнаружились затемнения, Сашу положили в больницу, и я вдруг подумала: чужое время сдавливает и выталкивает.

В чемодане было много фотографий в рамках. С изумлением я обнаружила Сашу в роли Джерри в спектакле «В ожидании Годо» – совсем еще юного актера Свердловского театра драмы, человека, абсолютного уверенного в том, что Годо никуда не денется, придет, и вообще все вокруг – обязательно! – будут жить долго и счастливо…

– Геннадий, – поднялась я от чемодана, – а что с последней рукописью, где она?

– Слава тебе господи, отдал главреду книжного издательства – там взяли! И снял с себя ответственность. А! Вот, открылось.

Мы с Дашей подскочили к Матвееву, который, наконец, зашел в последний текстовый документ владельца ноутбука, и в полной тишине прочитали:

Фиолетовая астра
Спит в хрустальном саркофаге,
Лето снится ей напрасно.
Жить осталось на бумаге…

2

***

Делать нечего – надо было звонить Дуняшину. Потому как больше звонить все равно было некому. Ведь не Жанке же с ее стриптизерами-сербами. И не Галке… Пока не было этой ужасной записки в маскараде, все можно было отнести к моим личным бредням на ровном месте, но теперь… Теперь проявил себя Некто, кто так или иначе заинтересован в этом сюжете, который – сейчас я перестала сомневаться – будет разворачиваться и дальше.

Велела Дуняшину ехать сюда, в центр, попрощалась с Матвеевым и его Дашей и, споткнувшись о первую попавшуюся блинную, уселась за маленьким ярко оранжевым столиком – ждать Олега. Он появился, как всегда безэмоциональный, и, несколько приподняв брови, приготовился слушать. По мере моего сбивчивого рассказа эти брови ползли и ползли вверх, но когда я дошла до объяснения Людмилы Стрельцовой, они вернулись на прежнее место. Дуняшин, весь подавшись вперед, ловил каждое мое слово. Наконец, я достала записку и протянула ему. Олег прочитал ее раз двадцать, что я поняла по едва заметному шевелению губ.

– Ну, ты даешь, Кронина! – шепотом выдохнул он и, откинувшись на спинку стула, принялся ковырять блин с вареньем. – Чего теперь делать-то?

– Идти конечно, к Фомину и к Арефьеву! Но идти нужно мне, понимаешь?

– Да, Фомин – та звезда с кандибоберами. И Арефьев не лучше. Значит, верно, тебе.

– Фомин в Москве. Как надолго, не знаю. Я звонила – пока не вернулся. А Арефьев уехал на море.

– Погоди. Погоди с Фоминым. Дай еще раз мне эту записку.

Не отвлекаясь от блина, Олег наклонился над мятой полоской бумаги и медленно проговорил:

– Написано корявым мелким почерком. Мужик писал. Да, к бабке не ходи. Слушай, а ведь это конкретное место.

– Что конкретное место?

– В записке.

– Какое место? Полный бред.

– Не бред, не бред, ты слушай: «Поворот реки направо, За четвертой переправой…» Это явно конкретное место конкретной реки, то есть Камы.

– Почему Камы-то?

– Кронина, ну, ты в курсе, что Город стоит на Каме, точнее, вдоль Камы? Мимо центра Города она течет более-менее прямо, но ближе к Пролетарке начинает сворачивать вправо и на излете Города, в Закамске, завершает поворот.

– И что?

– То, что тебе конкретно обозначили место: за четвертой переправой. Я думаю, это условно – за четвертым мостом. Значит, Судозавод или Старые Водники.

– Но через Каму всего два моста.

– О, какая дремучесть! Первый мост – между прочим, КамГэс, ты его посчитала? Так, затем Камский мост, ты права. А за ним – железнодорожный, ведь это тоже мост, для паровозов. И выходит, последний, четвертый – Красавинский.

– Ой, точно, я там никогда не была.

– Ну и зря. Классное место! У меня там живут обе бабки, я всю школу туда наезжал и в затоне-заливе купался. А какие пески возле церкви! И этот… воздух времени, ведь так ты выражаешься? Весь Город – будто на ладони собрался в кучку.

– Старые Водники… Что-то знакомое. Водники, Водники… Это Курья?

– Курья, только Нижняя.

– Все, вспомнила! Над Нижней Курьей на самолете «Блерио» летал Василий Каменский.

– Кто-кто?

– Вот сам ты дремучесть! Это футурист, поэт и драматург, приятель Маяковского. Пытался оторваться от земли. Но высоко не получалось, не хватало мощности. А все-таки летал!

– И что?

– Да ничего. Красиво – «Блерио», Каменский… Давно хотела съездить, поглядеть.

– Стой, не отвлекайся. Как там дальше? «На обрыве – прошлый век… Смотрит с берега ковчег…» Ну конечно, затон, блин-банан! Там этих ковчегов, ржавых кораблей, – как грязи. А один – точно, на дороге. «На обрыве – прошлый век…» Погоди-ка… Думаю, что-то конкретное. Силы небесные! Кронина! – так заорал просиявший Дуняшин, что от своих блинов разом отвлеклись все соседние столики. – Это старая дача, я знаю! Там все здешние олигархи позапрошлого века строили дачки, представь? Считалось, навороченное место.

– Ага, вонючие заводы, как же, как же…