Город на Стиксе

– Это теперь вонючие заводы, а в девятнадцатом веке – курорт. Но это дальше, дальше от затона. Старинная усадьба, вся резная. С табличкой «Памятник деревянного зодчества». И стоит практически в обрыве. Надо ехать туда, все понятно.

– Ну что там может быть, на этой старой даче? Сам говоришь, что домик охраняется.

– Не знаю. Ехать – надо.

Я вздохнула, посмотрела на бурную жизнь за прозрачным стеклом. Там никому не было никакого дела ни до выдуманных (выдуманных?) рыцарей, ни до гибели двух местных гениев. На какой-то момент мне показалось, что во всем Городе – нормальные люди – все, кроме нас, нас двоих, и нам это, в сущности, нужно скрывать, притом как можно тщательнее.

– Хорошо, – заговорила я снова, – мы поедем туда. Обязательно. Только дней через пять, раньше я не могу. Ведь пять дней ничего не решают.

Дуняшин деловито усмехнулся.

– Так я съезжу один – вот проблема!

– Ты один не поедешь, понятно? Одному я тебе запрещаю.

– Ой, она запрещает, скажите… А если этих двух… того? Если и им «жить осталось на бумаге»?

Я смотрела в окно.

– Их здесь нет, и не будет неделю. И вообще, может, все это шутка, прикол.

– Может, шутка, прикол. Все возможно. Только мне так не кажется, Лиза.

***

Мы вышли из блинной и, не прощаясь, отправились в разные стороны: Олег в направлении Башни Смерти, возле которой он, ко всеобщему изумлению, жил и, кажется, с рождения, я – в нелюбимый мною Загородный сад, тот, где любил скучать Герцен. Я пошла навестить самое себя.

Загородный – это он по меркам девятнадцатого века. Двести лет назад в этом месте Город обрывался, и начинался Сибирский тракт с верстовыми столбами, то есть, полная непонятность всего, как сейчас у меня и Дуняшина. Что-то такое – вопрос, растерянность, двоякость – здесь есть и теперь. Но с тех пор, как это пограничье против своей воли слилось с композиционным центром Города, тени имперского прошлого перебрались в другие скелеты-шкафы, а сюда устремились разночинные духи культмассовых игрищ.

Отчего я не любила Загородный сад?

Оттого, что набитый до отказа каруселями и лотками с фаст-фудом, напичканный песнями и плясками на открытой сцене, втирая мне тошнотворный культурно-развлекательный китч могучего непотопляемого ширпотреба, он являл собой одну из самых отвратительных городских масок.

Я шла по главной аллее, мысленно населенной мною амурами и психеями, и физически ощущала глубинную неуютность этого зарешеченного пространства. При всякой возможности я огибала его, обходила, старалась скорей миновать и забыть, а оно притягивало, гипнотизировало. Как в обычном саду, здесь гуляли, жевали, играли в шахматы и забивали «козла», и всякий раз эта простодушная незатейливая картинка казалась мне насмешкой. Что-то фантасмагорическое, нелогичное и безумно-нелепое было в этом веселеньком месте. Казалось, ткни ее иглой, и она сдуется, как воздушный шар, и вся аляповатая, наскоро сколоченная декорация скукожится и обратится в пепел.

Я никогда не вникала в эти ничем не обоснованные ощущения, мимоходом отмечая, что в Городе есть места и похуже (кукольный театр в бывшей пересыльной тюрьме, зоопарк на месте архиерейского кладбища, да мало ли!), но сейчас они, ощущения, лезли из всех углов и караулили меня возле каждой размалеванной тумбы.

Есть только лишь бесконечные возвращения… Прав Саша Водонеев.

Выкинуть все на помойку, поставить мраморные статуи – взывала я к неведомым Хранителям, виртуальным бульдозером убирая чебуречную, лотки с пивом и тир для подвыпивших мужичков. На их место – канавку с мостом. Ну, фонтан, в крайнем случае. Нет – Маше Распутиной из динамиков. Но пасаран. Вообще музыки и еды – никакой. Как во всяком нормальном саду, тишина и безмолвие. Тени. Шорохи в кронах гигантских деревьев, дуновение времени. И пусть бы бронзовый Александр Первый, единственный из русских императоров, добравшийся до Города и проживший здесь несколько дней, что и по тем, и по этим временам поступок героический.

…Императора здесь как не было, так и нет. Но мне за страдания мои здесь поставили памятник. В компании других скульптур он находится в самом центре сада, и его можно видеть из-за ограды: сидящая на корточках некрасивая (не гламурная) девочка-эльф улыбается, смотрит в небо. Распорядились, конечно, Хранители, а в действительности все с этой каменной девочкой вышло бестолково и случайно. Однажды, утомившись от вала народных гуляний, власти задумали провести фестиваль парковой скульптуры, для чего зазвали ваятелей со всей страны. Отправившись на репортаж с открытия, я умудрилась поссориться с представителем этого (вообще-то бессловесного) клана и в знак примирения получила статую в свою честь: черный мрамор и надпись – «Елизавета».

Сначала она мне ужасно не понравилась: простое круглое лицо, улыбка как гримаса, поза… Но чем дольше я вглядывалась в ее необычную пластику, тем роднее мне она становилась.

Вот тогда я и перестала осваивать Город. Пережив здесь одну зиму, одно невозвращение и один роман, я сама вдруг оказалась им переварена, освоена, ассимилирована – пусть и в таком странном виде.

3