Город на Стиксе

С этой чудо-водой я совершенно позабыла про маэстро, который, оказывается, уже звонил три раза, и все три раза меня не оказалось под рукой.

Позабавившись этим обстоятельством, я опять забралась в воду и сейчас уже бултыхалась у берега, но больше никто не звонил. Время от времени выходила Мануэла, звала обедать, но я, как ненормальная, сидела в море, и, казалось, ничто не способно было меня оттуда выманить. «Как хорошо, что Бернаро прилетит только завтра», – подумала я.

Как-то вдруг наполз вечер, потянул слабый ветерок, а мне все не хотелось уходить с моря. И только когда нестерпимо алый солнечный шар коснулся воды и начал резко в нее погружаться, я, наконец, поднялась в дом, чтоб принять душ и выйти к ужину. После душа прилегла и, внезапно ощутив страшную усталость, закрыла глаза. Море качалось и захлестывало меня зелеными волнами, но это не было страшно; вместе с потоками воды я струилась и наслаждалась невесомостью, которая обнимала меня естественной, легкой прохладой. Море казалось огромным и доставало до неба, и небо тоже состояло из воды. Я то ли плавала, то ли летала.

Проснулась от громкой заунывной песни, которая гулко раздавалась в абсолютной ночи откуда-то с побережья. Песня была очень странная и в то же время необычайно красивая: как загипнотизированная, я вышла на балкон и, собрав все силы, проснулась. Необычный, очень низкий, тембр голоса, глубокие переливчатые обертоны и ритмы, столь чуждые для славянского уха, привели меня в состояние восторженности. Когда песня смолкла, я вернулась в комнату и мгновенно снова провалилась в сон, уже без сновидений. А когда утром открыла глаза, то не поверила часам: они показывали полдень. Первая мысль: где я? Мне всю ночь снилось море, но для того, чтобы убедиться, что вот оно, здесь, под окном, потребовалось несколько секунд. Ужасно. Я должна была выйти на ужин, а сама проспала все подряд!

Но извиняться оказалось не перед кем. В столовой я обнаружила Бернаро, который читал журнал и одновременно щелкал телевизионным пультом (с изумлением опознала несколько наших, российских каналов). Увидев меня, он серьезно сказал, что хотел бы уметь вот так спать, и я все-таки выразила сожаление, что заставила его ждать.

– Елизавета, перестаньте… Я нарочно дал вам лишний день, чтобы вы пришли в чувство. Как, не перекупались? – спросил он и, по обыкновению, пристально посмотрел мне в глаза.

– Нет, что вы, это счастье.

– Тогда давайте завтракать, и – приступаем к работе. Хотите есть? Вижу, что хотите.

Усадив меня за стол, Бернаро позвонил, и Хосе в ту же минуту явился с подносом. На подносе оказались сыр, йогурты, тропические фрукты, паштеты, соус, сладости – мне захотелось все и сразу.

– Кто вас так научил плавать? – спросил Бернаро, и я поняла, что обо всех моих действиях было доложено в точности.

– Никто. Сама на речке, в детстве. Какое здесь море – соленое, плотное, гладкое. А этой ночью я слышала песню, пел мужчина так громко, протяжно… Очень сильное впечатление.

– Это не песня – молитва. Здесь поблизости мусульманский квартал, есть мечеть. Начался Рамазан – большой праздник, и мулла в пять утра творит утреннюю молитву, которую транслируют, – объяснил Бернаро и бодро воскликнул: – праздник праздником, но работать, работать! – И поднялся со стула.

Вслед за ним я отправилась в одну из круглых комнат, где для нас уже поставили кресла и стол. Захватив бумагу, ручки, диктофон, я села спиной к окну, чтобы свет падал на лицо Бернаро – подобравшись вплотную к работе, которая представлялась мне просто бескрайней, я испытала приступ страха: вдруг не справлюсь, утону в материале?

– Не знаю, зачем вам понадобилось везти меня в Испанию, – начала я, но Бернаро меня перебил:

– Как зачем? Здесь вы вся в моей власти. Ну, а дома бы вас и меня отвлекали. Так с чего мы начнем?

– Ну, конечно, с вопросов.

– Идет. Три часа говорю – вы записываете. Полчаса перерыв – можно сбегать поплавать. После моря – обед, дальше – снова работать. Ну, а вечером съездим, поужинаем.

На удивление, Бернаро оказался отличным рассказчиком, и к обеду я уже имела представление о его карьере, которая, как ни странно, началась в армии, где он ни с того, ни с сего начал сам сочинять фокусы и показывать их сослуживцам:

– Понимаете, – объяснял он задумчиво, – я как будто бы знал, как их делать. Знал когда-то, но после забыл, и однажды мне втемяшилась эта мысль – стать великим артистом.

– Непременно великим?

– Великим.

– Почему не певцом, не танцором?

– Мне казалось, что с большим или меньшим успехом это может любой. Ну, а фокусы – загадка, секрет. Волшебство. И я думал, что если смогу их освоить, то и сам стану «сверхчеловеком».

– Вы хотели славы.

– Нет. Избранности и отличия. Ведь это стыдно – быть как все. Согласны?