Город на трясине

В этот момент из соседней комнаты вбежала мать Иштвана. Вслед за ней вошел отец в исподнем белье. Остановившись посреди комнаты, они с ужасом уставились на погром. Полураздетые, они стояли перед сыном с таким видом, будто перед ними вдруг разверзлась земля. Старики дрожали — то ли от ночной прохлады, то ли от того, что увидели.

Вид у обоих был настолько перепуганный и жалкий, что Иштван не знал, что делать: то ли успокаивать старых родителей, то ли сожалеть о разбитых окнах.

— Ничего… все это ничего! — попытался он успокоить родителей. — Это случайно… По ошибке… По пьянке кто-то бросил.

— Нужно заявить в жандармерию, — тихо предложила мать, словно не расслышав слов сына.

— Я же говорю, ничего страшного не случилось. Какой-то пьяный перепутал дома, только и всего… Идите к себе и ложитесь спать.

— Разве теперь заснешь? А если они вернутся?

— Не вернутся, мама, не беспокойтесь.

Иштван деликатно вывел отца с матерью из комнаты. Оставшись один, он уселся на край кровати и уставился на осколки стекла, которые, как бриллианты, сверкали при свете керосиновой лампы. Сквозь разбитые окна в комнату врывался свежий осенний ветер. Иштван поежился от холода и, погасив лампу, нырнул под одеяло, однако долго не мог успокоиться. Он опять сел на кровати и уставился прямо перед собой в темноту. У него было такое чувство, будто он забрел в болото и никак не может из него выбраться: с каждым движением его все глубже и глубже засасывает трясина.

«Как я попал в нее? — лезли в голову печальные мысли. — Ведь я всегда думал, что у меня под ногами твердая почва… Как же такое могло случиться?..»

Он жадно всматривался в темноту в надежде увидеть хоть какой-нибудь просвет, но кругом была тьма…

Утром он собирался в церковь с таким чувством, с каким ленивый студент, сильно запустивший материал, идет на экзамен.

«Как же я теперь предстану перед своими прихожанами?»

Вечером он решил начать свою проповедь словами из Евангелия: «Ищите мира во всем…» А утром ему казалось, что он не может, не имеет права произнести эти слова с церковной кафедры, так как это будет ложью. Правда, в это время в церкви, наверно, будет всего-навсего несколько стариков да старух, которые, возможно, и знать не знают о том, что произошло ночью, однако это не оправдание.

«Отдели свою личную жизнь от служебной», — вспомнились ему слова Йенеи. Хорошо бы сейчас воспользоваться этим советом, но имеет ли он на это право?..

Пока Иштван завтракал, мать все время крутилась возле него, нашептывая ему на ухо:

— Нужно заявить в жандармерию… Плохие у нас в селе люди, завистливые, злые… Ради них и пальцем-то пошевелить не стоит… Нужно заявить в жандармерию…

Она упрямо повторила последние слова несколько раз, будто чувствовала, что настало время последнего, решающего боя, на который она и вдохновляла сына.

А когда на церковной колокольне зазвонил колокол и сын, облачившись в сутану, направился к церкви, она проводила его до самых ворот.

— Нужно заявить в жандармерию… — твердила она, семеня вслед за сыном. — Плохие у нас в селе люди, завистливые, злые…

На церковных скамейках действительно сидели всего лишь несколько старух. Они устало тянули слова молитвы, подпевая органу. Как только пастор взошел на кафедру, они с обычным благоговением уставились на него и, покорно сложив руки на коленях, внимательно слушали его проповедь.

Иштвану же казалось, что все скамейки в церкви заполнены мужчинами, женщинами, парнями и детишками, что здесь сидят все жители Сапожной слободки от мала до велика, и не только из слободки, но и голытьба со всего села.

А когда он произнес слова: «Ищите мира во всем…», на лбу у него выступил пот. Больше смотреть в Библию он уже не мог и лишь быстро-быстро, невнятно бормотал слова, словно хотел отгородиться ими от преследовавших его видений.

Кое-как закончив службу, уставший и разбитый, Иштван вышел из церкви с таким чувством, что больше он уже не сможет прийти сюда до тех пор, пока не примирится с самим собой, пока не обретет мира для собственной души. Но где? У кого? На это он не находил ответа.

Подойдя к своему дому, он увидел мать, а рядом с нею — секретаря управы и двух жандармов, которые рассматривали выбитые стекла и изучали следы под окном. Чуть поодаль несколько односельчан с любопытством следили за их действиями.

Увидев сына, мать, втянув голову в плечи, юркнула во двор.

— Ну вот видишь! — вместо приветствия сказал секретарь, отводя Иштвана в сторону. — Что я тебе вчера говорил?

— Что ты здесь делаешь, брат Бела? — холодно спросил Иштван.

— Что делаю? Ищу злоумышленников. Необходимо немедленно положить этому конец, и твердой рукой, а то начинается нечто нехорошее.

— Я тебя очень прошу, ничего не надо делать! Это мое личное дело, я его сам улажу!

— Это ты называешь личным делом? Брось валять дурака, Пишта! Да это, если хочешь знать, самый настоящий мятеж!

— Я протестую против любого вмешательства властей.

— Может, ты еще попросишь прощения у тех, кто это сделал? — с ехидством спросил Йенеи.

— Если бы это помогло, я бы так и сделал.