Город на трясине

В тарантасе сидела Эва с отцом. Девушка первой заметила пастора и дернула отца за руку, в которой тот держал вожжи. Эва будто испугалась, что отец раздавит шедшего им навстречу путника. А когда тарантас поравнялся с Иштваном, она, не дожидаясь, когда отец остановит лошадей, на ходу спрыгнула на землю и бросилась Иштвану на шею.

— Какой… Вот ты какой!.. — проговорила она, смеясь сквозь слезы.

От смущения Берец то чесал в затылке, сдвинув шляпу на лоб, то трогал заросший щетиной подбородок, то бормотал какие-то ласковые слова лошадям. Затем он слегка покашлял и несколько раз открыл рот, как бы собираясь что-то сказать. Однако как-то неудобно было разговаривать, сидя в тарантасе, и Берец, намотав вожжи на крюк, слез на землю, подошел к Иштвану и подал ему руку.

— Не стоило пускаться в путь пешком, — проговорил Хорват примирительным тоном. — Дома разве не сказали, что мы заедем за тобой?..

— Разве мама тебе не сказала? — спросила и Эва.

У Иштвана будто ком в горле застрял. Он стоял посреди дороги, прижимая к себе невесту, пораженный столь неожиданным и хитрым примирением. Плач Эвы и ее смех сквозь слезы пробудили в памяти картины прошлого счастья, и на мгновение его охватила такая нежность к ней, что он уже не был способен что-либо возразить. Сейчас он был готов согласиться со всем, что ему говорили невеста и ее отец, готов был сесть в тарантас и вернуться вместе с ними в село. Однако перед его мысленным взором тут же встала вся Сапожная слободка с ее неказистыми домишками и подслеповатыми крошечными окошками, из которых на него смотрели десятки глаз…

«В слободке наверняка все уже знают о моем обещании жене и матери Бакоша. Что же они скажут, когда увидят, что я возвращаюсь в село в тарантасе их злейшего врага?..»

— Я иду в Ченгелед…

— В Ченгелед? — обиженным тоном спросила Эва, отстраняясь от Иштвана.

— Да, за односельчанами, которых увезли жандармы…

Эва и Хорват сразу как-то оцепенели и недоуменно переглянулись между собой, а прямо перед ними стоял пастор с нахмуренным лбом и крепко сжатыми губами. У него был такой вид, будто он подверг себя мучительной экзекуции.

Хорват Берец молча повернулся кругом и сел в тарантас. Эва с искаженным от горя ртом вскочила рядом с отцом и схватила его за полу пиджака, словно хотела предостеречь от какого-то несчастья.

— Папа, ну что ты!.. Не делай этого!.. — проговорила она и разрыдалась.

Здоровенный, всегда уверенный в себе Хорват в этот момент казался несчастным. Он переводил взгляд с дочери на пастора и обратно, словно измерял расстояние, которое их разделяло. Немного помолчав, он тихо, почти заискивающе сказал:

— Я только лошадей хотел развернуть… Сейчас поедем в Ченгелед!..

Девушка бросила на отца благодарный взгляд и, повернувшись к Иштвану, быстро сказала:

— Садись быстрее! Ну быстрее же!

Она схватила Иштвана за руку и потянула. Иштван растерянно сделал несколько шагов, но потом остановился, уставившись на свои ноги.

— Я пешком пойду. Один…

— Пишта, не умничай. Садись!

— Я пойду пешком. Один, — еще тише повторил пастор.

— Не делай этого, Пишта! Пора покончить с этим нелепым положением, в котором мы находимся.

Пастор ничего не ответил ей и молча окинул взглядом осенние поля, пыльную дорогу и высохшие кукурузные бодылья. Опустевшие поля и низкое небо над головой лишь усиливали охватившую его душу печаль и незримо приказывали ему идти дальше так, как он решил. Пробормотав нечто вроде благодарности, Иштван, покачиваясь, как во сне, двинулся по дороге.

Эва хотела было броситься за ним, но отец удержал ее, бросив строго:

— Садись в тарантас!..

Девушка беспомощно остановилась, протянув обе руки к Иштвану, а затем, повернувшись, разрыдалась и бросилась в тарантас, спрятав лицо в ладонях.

Отец тяжелой рукой погладил дочь по голове, а другой, в которой держал вожжи, так дернул лошадей, что те взвились на дыбы.

А пастор, ускорив шаг, шел по дороге не оглядываясь. Он шел как человек, твердо решивший выдержать бой.

Пастор прошел уже примерно половину пути, как вдруг увидел, что ему навстречу идет какой-то человек. Когда расстояние между ними сократилось, Иштван узнал в путнике Шандора Бакоша. Тот шел босиком, поднимая ногами густую дорожную пыль. Пастор почти с заискивающей вежливостью остановил его.

— Вас уж отпустили? — спросил он.

— Да.

— А сколько человек там еще осталось?

— Двое. Яниш Воробей и мой сосед Дьере. — Шандор с недоверием уставился на пастора.

Так они и стояли несколько секунд друг против друга молча. В душе у пастора творилось нечто невыразимое: ему хотелось говорить и говорить, хотелось растопить этот лед молчания, излить душу перед этим измученным бедняком, сказать, что у них, собственно, одна судьба, что им нужно идти по одному пути и что эта встреча на дороге отнюдь не случайна. Однако в этот момент пастор вдруг подумал, что ключ к душам людей отнюдь не в словах…

Осененный этой мыслью, пастор зашагал дальше, бросив через плечо остолбеневшему Шандору:

— Я приведу домой и тех двоих… Обязательно приведу…