Город на трясине

Бакош недоуменно посмотрел ему вслед. Его, собственно, не очень-то интересовало заявление пастора. Больше всего Шандор радовался тому, что жандармы не нашли у него в доме книги, которую ему дал почитать Гелегонья. Он сейчас же зайдет к нему и скажет, что ничего страшного не случилось…

5

Пастор и Хорват Берец сидели друг против друга в церковной канцелярии с очень серьезным видом, соблюдая все приличия. Хорват то и дело копался в кармане брюк, отчего казалось, что он вот-вот выложит на стол туго набитый кошелек, а затем, как купец, приехавший на торги, накроет его сверху своей широкой мясистой рукой. На самом же деле Хорват держался скромно, а когда начал говорить, голос у него был тихий и усталый.

— Свое заявление я забрал обратно, — проговорил Хорват. — Теперь вы, святой отец, уже не можете обижаться на меня. Пришлось пресмыкаться… хотя этого и не следовало бы делать! — От волнения он несколько повысил голос, но вовремя сдержался и продолжал: — Но я все же сделал это…

— У меня нет к вам никаких претензий. Я просто не мог поступить иначе.

— Подумайте хорошенько, святой отец, не делайте несчастной бедную девушку… Да и себя тоже. И всех нас.

— Я никому не хочу причинять несчастья. Я только говорю, что нужно подождать. Подождать, пока зарубцуются раны… — Почувствовав, что его слова звучат несколько по-церковному, он добавил: — Нужно подождать. Время — лучший лекарь.

— Эва в этом не виновата, да и сам я не виноват. Я не мог допустить, чтобы на нас клеветали… — Голос Хорвата на миг окреп и стал таким же, как всегда, но Берец снова взял себя в руки и продолжал уже спокойнее: — Я ведь забрал свое заявление обратно. Забрал!.. — Последнее слово он произнес таким тоном, будто сделал собеседнику богатый подарок.

— Возможно, в этом вообще никто не виноват, — произнес пастор после некоторого раздумья. — Может, никто, а может, мы все виноваты, все мы… Но кто может это знать?

— Подумай хорошенько. — Хорват перешел на дружеское «ты». — Нельзя из-за пустяков ломать все…

— Я же сказал, что я не хочу ничего ломать. Просто надо подождать!

На лбу у Береца выступили крупные капли пота. Он вытер их большим клетчатым платком. Затем он так заерзал на месте, что стул под ним жалобно заскрипел.

— После свадьбы я сразу же перепишу на Эву десять хольдов земли, — скорее простонал, чем проговорил Берец и, взглянув на пастора, опять полез в карман за платком, которым принялся с таким усердием утирать пот со лба, будто хотел стереть им и только что высказанное обещание… — А что скажут родственники? Знакомые? Нам теперь и на улице-то стыдно показаться!.. — В глазах Хорвата сверкнули хитрые огоньки. — Да и для тебя это неприятно… из-за твоей должности… А как посмотрит на это твое начальство? Что повыше?

Все это Берец произнес тихо и спокойно, хотя в тоне его чувствовалась скрытая угроза.

Пастор окинул его ледяным взглядом, но промолчал.

Берец опять вытер лоб платком и тоном просителя сказал:

— Чего вы от меня хотите, святой отец?

— Ничего не хочу, кроме того, чтобы вы оставили это дело. Подождем!..

— Что же мне делать?.. Идти к этим несчастным и просить у них прощения? Что же делать? Идти к ним? Бить себя в грудь и объяснить им все?

— Нет, — сказал Иштван. — Я сам пойду к ним…

С этими словами пастор встал, словно сейчас же собирался идти к односельчанам…

В доме у Бакошей все суетились. Уже было поздно. В такое время пора было ложиться спать, а у них в доме собирались в путь. Вечером хозяин передал Фаркашу, что утром можно начинать ломать кукурузу.

Юлиш собрала Шандору еду в мешок. Мать Бакоша крутилась возле снохи, подавая ей то одно, то другое.

Собирались весело, почти по-праздничному, будто на свадьбу. Закончив сборы, Юлиш вынула из корыта спавшего там малыша и завернула его в платок, а потом в старое пальто, чтобы маленький не замерз. Они решили и малыша взять с собой: кто же его будет грудью кормить здесь без матери? Шади уже был в постели, но не спал, а сидел, следя сонными глазами за приготовлениями взрослых. На ресницах у него висели слезинки. Он тоже хотел поехать вместе со всеми в поле, но, сколько ни просил и ни плакал, его не взяли.

— Ну, можно выходить? — спросил Шандор. — Фаркаши наверняка уже ждут нас.

— Можно.

Шандор вскинул на плечо мешок. Юлиш взяла на руки малыша, и они вышли из комнаты. Юлиш с порога крикнула Шади:

— Смотри, чтоб на тебя не было никаких жалоб!

Шади сначала молча смотрел на отца с матерью, а потом тихо захныкал.

— Не плачь! — с улыбкой сказал ему отец. — Если мы тебя возьмем, то заставим там работать.

Юлиш вернулась к сыну и, погладив его по головке, утешила:

— Не плачь, моя милая букашка. Мы тебе принесем много вкусных початков кукурузы.

— Да уходите же вы наконец! — сердито прикрикнула на них старая Бакошне, хотя и сама то и дело вытирала глаза краем передника.

— Смотрите, чтобы дома порядок был! — сказал ей Шандор с нарочитой строгостью. — А то не получите кукурузы!..

— Хорошо, хорошо, неуклюжий! — засмеялась старушка и погладила сына по рукаву, чего никогда не делала раньше.