Город неудачников

Пещера кончилась, стало совсем темно. Мы шли по скользкому проходу. Со всех сторон капала вода…

Вдали мелькнул огонек. В отсветах свечи – кучерявая борода. Рука с кистью, палитра…

Мы приблизились. На ржавом металле – белые снега, огромные снегири, розовые кошки.

– Здесь?! В темноте?! – удивились мы. – Такие картины?

– Краски, – улыбнулся художник. – Они. Проклятые. Мерзкие. Невезучие. Ха-ха… Они… Ха-ха… Не выносят… Ха-ха!!! Света не выносят…

Он поднес к картине свечу… С легким шипением вздулись пузырьки, и кусок картины исчез. Сквозь лапки снегиря проступило железо…

– Ха-ха!.. Видели… А?! А красочки?.. А?.. Краски!.. Красюлечки…

До нас дошло. Светлые разводы – это картины.

Все здесь расписано. Везде картины. Они будут здесь. Всегда… И никто никогда не увидит их. Ни один человек!

Нас долго преследовал хохот художника.

Не терпелось выйти наружу, на солнечный свет. Но где выход?! Где?!

…Опять мы шли узким туннелем. Трубы. Трубы. Теперь горизонтальные. Все ниже потолки. Мы идем, согнувшись, почти ползем…

И вот простор, свет. Огромная зала в лучах прожекторов. Бархат кресел. Занавес. Ряды стульев вздыбились вверх. Сцена на потолке. Мы стоим на стене. Из стены торчат лампы, поднимается вверх полукруг ложи.

– …эта сцена и этот театр являют собой самый большой недостроенный кукольный театр в мире…

Группа экскурсантов слушает женщину. Широкий балахон скрывает могучие формы тела. При взмахах руки мелькают белые подмышки.

– …только в третьем веке, у греков, был подобный нашему недостроенный театр. Но тот театр не идет ни в какое сравнение с нашим!

Все дружно расхохотались. «Нашли чем хвастаться», – подумал я.

Женщина-экскурсовод заметила нас:

– Отойдите. Вы не из нашей группы.

Но мы продолжали стоять.

– Отойдите, отойдите! Вы не из нашей группы, отойдите! Отойдите, я прошу вас! Отойдите! Немедленно отойдите! Отойдите! Отойдите!!

Она кричала. Почти дергалась в судорогах.

Мы отошли.

– Не из нашей группы, а тоже… На стене – хаха-ха!..

Ха-ха-ха!!

И снова мы шли в поисках выхода. Прямо… налево… направо… прямо…

В глаза ударил свет фонаря.

– Ребятушки, милые… Ах, мои хорошие… Песики, кошечки, кисочки, кисоньки…

Сержант слюнявил нас поцелуями, припечатывал в обе щеки, поглаживал места поцелуев шелковистыми усами:

– Где же, распропасти его душу, выход? Где же, раскряхти его, расчехвость в хвост и гриву, отсюдова? Ох, уж и не выйти нам никогда, ох, уж солнышка не увидеть, папу с мамой, а?!

Мы пошли вместе. Перед нами прыгало пятно фонарика.

В реве и грохоте просвистели мотоциклисты.

Сдернули с сержанта фуражку… Хохот…

Окатил ледяной водопад, сбил с ног, потащил по скользкому днищу, тыкая углами, стукая ребрами на изгибах русла, понес все быстрее, стремительней и выкинул в море света и воздуха…

Мы оказались на скалистом выступе. Тучи зацеплялись о волны, раскручивались… Ветер сдувал нас, пытался сбросить вниз, в морскую пучину. Пришлось возвращаться назад.

И опять в грохоте и хохоте проносились мотоциклисты…

Мы шли, поворачивали, пригибались, протискивались.

И снова вышли на свет, дохнуло жаром, мы зажмурились…

Из песка торчал ботинок Гулливера.

Всюду, куда ни глянь, сплошной желтый песок.

Захотелось пить.

Мы брели по песку, но он не кончался…

Горизонт в туманном мареве. Кажется, что песок на небе, что он там, в жаркой дали, плавно заворачивал, чтоб окружить нас, чтоб замкнуть навсегда, чтоб мы никогда не выбрались.

И вдруг – будка с газировщицей. Со стеклянными вертикальными трубами и краниками внизу. Из левого медленно выдувалась капля…

Мы подбежали.

Газировщица с пятнами сиропа на халате всплеснула руками:

– Ой, бедняжечки! На вас же лица нет! Ой, ой! Вы же помрете на глазах, ой, ой!!!

Дрожащими руками она пыталась налить воду в стакан, но струя ударила мимо. Она еще больше взволновалась. Дернула рычаг – разорвался цилиндр.

Нажала кнопку – бабахнул сироп…

– Ой, да что это я так волнуюсь?! Да с чего это меня так, так-так трясет, так?! Так! Так-ха-ха! Ха-ха!

Руки ее продолжали дергать, нажимать, включать…

Через несколько мгновений все было кончено.

Груда обломков осталась на месте будки. Песок жадно впитывал последние капли влаги…

И снова мы шли, шли, шли…

И вышли, наконец, прямо в центр города, у фонтана, там, где играл оркестр и кружились в вальсе субботние пары: дамы в белых по-летнему платьях, мужчины в смокингах, матросы, дети.

Все дышало цветами и вечерней свежестью. С гор спускался туман. По руслу высохшей реки он накатывал на дамбу, переваливал и полз вниз.

Отдельные языки тумана лизали подножие холма Гулливера, откуда и начался наш трагический путь…

– Миленькие мои, друзья-товарищи по беде, в трудную минуту никогда не забыть… Попейте водички, а я отдышусь…

Сержант вынул из кармана бумажник.

– Вот…

Мы пошли к окошечку киоска.

Мария-Луиза кивнула в сторону сержанта:

– Смотри!

Сержант, воровато пригибаясь, шел к телефону-автомату.

Он снял трубку, приблизил лицо к дулу микрофона и заговорил жарким шепотом: