Город отголосков. Новая история Рима, его пап и жителей

Истории таких людей, как Дидако Перес, проливают свет на парадокс, волновавший католический город с его заботой о религиозной чистоте: Церковь сулила заманчивые социальные и экономические привилегии тем, кто желал стать католиком, но при этом очень боялась неискреннего обращения [85]. Чтобы понять, почему Церковь упорствовала в своей позиции, надо помнить, что главные действующие лица трагедии отличала нерушимая вера в истинность католической религии. Отсюда их надежда на искренность обращения и ревностное проведение этой кампании. При этом для пришельцев во все более жестких в своем католицизме странах прагматичное обращение, конечно, не исчерпывалось католичеством. Так, в конце XVII века Биатрис Михил взяла имя Фатима, сменив католичество на ислам и сбежав из Венеции от несчастливого брака ради новой жизни в Константинополе [86]. Там, в мусульманской столице Оттоманской империи, Биатрис присоединилась к своему брату, евнуху и рабу султана [87]. Ее обращение стало при оттоманском дворе пропуском в султанский гарем, где она жила в качестве привилегированной наложницы, выведывала политические и военные секреты и передавала их в венецианское посольство [88].

Даже евреи Рима, запертые папами в четырех каменных стенах и урезанные в правах, нарушали границы, призванные охранять католическую идентичность города. В конце 1570-х годов папа Григорий XIII продолжил миссию Павла IV по обращению этой общины. Каждую неделю под конец субботы 250–300 евреев заставляли нарушить бездействие шаббата и внимать католическим проповедям, склонявшим их к обращению [89]. Находя свои имена в вывешенном в синагоге списке, евреи узнавали, что пришла их очередь для десятиминутной прогулки в часовню церкви Сантиссима-Тринита-деи-Пеллегрини. Католики, римляне и приезжие, каждую неделю присутствовали при этой драме и осыпали насмешками бредущих из гетто евреев. В неосвященном помещении площадью 11 на 21 метр спектакль достигал драматического апофеоза [90]. С амвона католические священники и новообращенные, недавние иудеи, обрушивали на сгрудившихся евреев волны догм и обвинений. В 1581 году заезжий французский эссеист Мишель де Монтень слушал официального проповедника, которого он назвал «раввином-отщепенцем» [91]. Мужчины и женщины входили в дверь, их имена отмечали в списке. Отсутствующим грозило наказание, хотя еврейская община Рима и так оплачивала труд тех, кто ударами дубинок ограничивал ее свободу.

Внешне подчинение было беспрекословным, но при ближайшем рассмотрении обнаруживались случаи вредительства. Некоторые в толпе, не желая внимать католическим призывам, затыкали уши воском, в помещение проникали переодетые раввины, высмеивавшие при помощи особых жестов слова проповедников [92]. В этом не было ничего нового. В 1540-х годах несогласие с доктриной католического превосходства грозило проникнуть в стены Каса-деи-Катасумени, школы для обращенных в католичество евреев, открытой Лойолой около гетто, на Виа делле Боттеге Оскуре. В 1553 году Лойола перевел туда из тюрьмы инквизиции Дидако Переса, освободив его под обещание учителей-иезуитов более твердо внушить новообращенному католическую веру [93]. Очевидно, тогдашние инквизиторы считали, что так и произойдет. Но предупреждения на стенах гетто часто свидетельствовали совсем о другом. На картах был отмечен дом для новообращенных, и упорным иудеям советовали не общаться с его обитателями и даже не ходить под его окнами [94]. Предостережения, вывешенные в гетто, сопровождались угрозами штрафов, бичевания и многолетней ссылки на галеры. Во вмешательстве еврейской общины определенно усматривали серьезную угрозу миссионерским усилиям католиков, даже когда Церковь запирала и новообращенных, и евреев на тяжелый засов.

* * *