Город Победы

Раннее появление диссидентов, возможно, свидетельствовало о быстро набиравшем обороты взрослении и полной завершенности города и разраставшейся вокруг него империи. И все же в Биснаге нашлось немного сторонников Ремонстрации, ведь здешние жители любили все прекрасное, гордились окружавшей их со всех сторон изящной архитектурой и получали удовольствие от поэзии и музыки; наряду с гетеросексуальными они также с энтузиазмом наслаждались содомистскими практиками, многие биснагцы не считали необходимым испытывать любовь исключительно к представителям противоположного пола и получали не меньшее удовольствие от тесного общения со своим собственным. На закате можно было наблюдать, как парочки всех сортов совершают свой вечерний променад – без стеснения держась за руки, выходили подышать воздухом мужчины с мужчинами, женщины с женщинами, и мужчины с женщинами, разумеется, тоже. Не те это были люди, чтобы посчитать сексуальные ограничения ремонстрантов оправданными. Люди также боялись поддерживать политические оценки ремонстрантов. Сомнения в добродетели божественного Видьясагара, а еще пацифистский отказ от войны в то время, когда армии Биснаги зарекомендовали себя как практически непобедимые, и громкие обвинения в коррупции в обществе – пропаганда подобных взглядов означала бы прямую дорогу к смерти. А потому Ремонстрация так и не смогла перерасти во что-то большее, нежели маленький культ, и Халея Коте заливал свои горести фени.

Наследник престола знал обо всем этом, но не подавал виду, что знает – ни в тот день в “Кешью”, когда где-то в другой части города освящали храм, ни в какой-либо другой день. Если бы какой-то шпион подошел к нему и сказал, что он напивается с самым известным подпольным повстанцем империи, ее ведущим потенциальным революционером, он бы изобразил шок и сказал шпиону, что больше не сможет спокойно пить свою фени. А если бы Халея Коте заподозрил, что великий и решительный царь медленно прорастает из кожи разухабистого царевича, царь, имеющий четкий план, как поступить с культом ремонстрантов, то начал бы беспокоиться о безопасности своей собственной головы. Но пока, как бы то ни было, они проводили свои послеполуденные часы счастливо, не проявляя явных забот о судьбах мира. Они оставили будущему наступить, когда придет его время.

Доминго Нуниш как язычник-христианин, естественно, не присутствовал при освящении храма. Однако в ту ночь его посетила Пампа Кампана. После многих лет на сеновале Нуниш в конце концов приобрел небольшой домик в безымянной части города, который почти целиком забил стопками бумаги, на которой описывал время, проведенное в Биснаге. Это место продувается ветрами, писал он, равнинная страна, если не учитывать наличие гор; при этом ближе к западу ветра дуют с меньшей силой, благодаря многочисленным рощам, в которых растут манго и джекфруты. Ему было интересно фиксировать банальности, создавать полные списки домашних животных и возделываемых культур региона – коров, буйволов, овец и птиц, ячменя и пшеницы, – словно он был фермером, пусть он ни дня не проработал на какой-либо ферме. Направляясь сюда из гоанского порта, я обнаружил дерево, под которым триста двадцать лошадей смогли укрыться от зноя и дождя. И все в таком духе. Он описывал засухи летом и наводнения во время сезона дождей. Писал о храме слоноголовьего бога и женщинах, находящихся в собственности храма и танцующих для бога. Это женщины легких нравов, писал он, но они живут на лучших улицах города, могут посещать любовниц царя и жевать вместе с ними бетель. К тому же они едят свинину и говядину. Он написал очень много на самые разнообразные темы – о том, как царя ежедневно обильно умащают кунжутным маслом, о постах на протяжении года и о многом другом, что не представляло для местных жителей никакого интереса, поскольку было им хорошо известно. Эти записи очевидно предназначались для зарубежного употребления. Когда Пампа Кампана увидела записи на языке, прочесть который не могла, то начала гадать, зачем они могут быть предназначены, и спросила Нуниша, не собирается ли он уехать из Биснаги – не для того, чтобы купить лошадей на продажу, а навсегда. Доминго Нуниш тут же отрекся от любых подобных планов.

– Я просто делаю записи, из собственного интереса, – отвечал он, – потому что это удивительное место, и оно достойно того, чтобы быть увековеченным должным образом в хронике.

Пампа Кампана ему не поверила.