Город Победы

– Это будет нужно совсем ненадолго, пока я не возьму страну под свой контроль, – уверял он Пампу Кампану, – а в случае моего поражения – кто бы ни узурпировал мои законные права, Чукка, Пукка или Дев, – он даже вообразить не сможет, что девочки могут быть там, – продолжал он. – С тех пор как они заделались мелкими князьками в своих мелких крепостишках, то забыли о своих корнях, я не уверен даже, помнят ли они, что существует Гути. В любом случае, они не были там очень давно, выбрав жить разбоем.

Так началась первая в истории империи Биснага параноидальная паника. В Неллоре, Мудбагале и Чандрагутти братья Сангама со все большей подозрительностью стали следить за своими половинками, Горными Сестрами, ведь те могли получить от царя тайные послания и начать готовиться к убийству собственных мужей. Пампа Кампана же начала готовиться отправить как можно быстрее дочерей к коровам в Гути. Букка отправил Хукке в ответ самое наполненное любовью послание, какое только мог, и стал готовиться к неприятностям.

Такие моменты могут предвещать крах империй. Однако Биснага выстояла.

Вместо нее пал Хукка. Возвращаясь домой из Мадураи, он ехал верхом во главе войска, как вдруг внезапно закричал и свалился с лошади. Армия прекратила движение, с великой поспешностью возвели царскую палатку и полевой госпиталь, однако царь находился в коматозном состоянии. Через три дня он ненадолго вышел из комы, и его лечащий врач стал задавать ему вопросы, чтобы определить состояние его сознания.

– Кто я? – спросил врач.

– Генерал-призрак, – ответил Хукка.

Доктор указал на своего ассистента-медбрата.

– А он кто? – поинтересовался врач.

– Он призрак-шпион, – ответил царь.

В палатку зашел ординарец с чистыми простынями.

– Кто он? – спросил врач Хукку.

– Просто какой-то призрак, – пренебрежительно сказал Хукка. – Он совершенно не важен.

Затем он погрузился в свой, как оказалось, последний сон. Едва его армия достигла Биснаги, стало известно, что царь мертв. Позднее, когда в войсках начали шепотом рассказывать друг другу историю о том, какими были его последние слова, многие утверждали, что видели, как приближалась армия призраков Призрачного Султаната, с ужасом наблюдали, как стремительно генерал-призрак подъезжает к царю на своей лошади о трех глазах, и своими глазами видели, что полупрозрачное копье генерала пронзило грудь Хукки Райи I. Однако на каждого, кто был готов нести такую околесицу, приходилось десять, которые утверждали, что не видели ничего подобного, а полевой врачебный консилиум заключил, что у царя произошли критические медицинские изменения в мозгу и, возможно, также в сердце, такие, что никаких сверхъестественных причин и не надо.

Похороны первого правителя Биснаги стали торжественным моментом, который, как сказала Букке Пампа Кампана, ознаменовал собой последний шаг на этапе становления имперской истории.

– Смерть первого царя означает также рождение династии, – объясняла она, – а слово, которым называют эволюцию династии, и есть история. В этот день Биснага переходит из мира фантастики в мир истории, и великая река историй начинает течь в великий океан сказаний, который есть история этого мира.

После этого все быстро успокоилось. Пампа Кампана не стала отправлять своих девочек в Гути притворяться пастушками. Она поставила на карту безопасность своей семьи, полагаясь на то, что, пока она находится рядом с наследником престола, никто не осмелится поднять на него руку. Так и случилось. Придворные, знать и военачальники быстро признали Букку Райю I новым правителем Биснаги, так же поступили и Горные Сестры. Трое уцелевших братьев Букки испытали громадное облегчение от того, что их собственные жены не убили их, узнав о кончине Хукки, и отправились в город Биснага, чтобы преклонить колени перед новым монархом; вот и все. Букке Райе I предстояло править двадцать один год, на год больше, чем брату, и эти годы будут считаться первым золотым веком Биснаги. На смену пуританству и религиозной истовости Хукки пришло беспечное отсутствие религиозной строгости у Букки, и дух “тогда-и-что-с-того” толерантности, свойственный городу и империи в момент их рождения, вернулся. Счастливы были все, кроме перековавшегося в политика священнослужителя Видьясагара, который выразил Пампе Кампане свое неудовольствие по поводу возвращения атмосферы распущенности и легкомыслия, снисходительного отношения к представителям иной веры и теологической распущенности нового режима.

Она не была больше травмированной маленькой девочкой, которую он когда-то поселил к себе в пещеру и – по ее непроизнесенным словам – использовал. И потому, довольно естественным образом, предпочла его просто не заметить.

7