Город с нарисованными домами. Сборник

Мне стало немного не по себе, вот, видимо, что значит: «Не стоит там копаться». Я перелил оставшийся чай в чашку и попросил принести себе новый чайник, заодно заказав ему еще пива. Он поблагодарил.

– Однако любопытство ты по поводу чего-то же проявлял, не просто же так?

Глядя на то, как он жадно, как будто для того, чтобы успеть выпить больше за чужой счет и потом на свои только «отшлифоваться», глотает принесенное пиво, я вдруг почувствовал то лицемерное брезгливое презрение, которое испытывает к алкоголикам человек, уже начинающий спиваться, но пока еще держащий себя в руках.

– А ты отчего такой злой стал? – он сидел очень прямо, как-то только на половине стула, и, втянув голову в плечи, смотрел на меня. – Я тебя совсем не знаю, но мне почему-то кажется, раньше ты был добрее, человечней что ли.

– С чего ты взял?

Он был прав, и это было почему-то неприятно. Я действительно в последнее время стал как-то циничнее, резче, нетерпимее.

– Не знаю, просто мне так показалось. – Я продолжал смотреть на него, и он смутился. – Не похож ты на жестокого человека.

– Ладно, допустим. А что ты знаешь о безликих?

– Ничего. Но я думаю, что их на самом деле не существует. По крайней мере в том смысле, в котором вы их понимаете. Вы их придумали, чтобы оправдывать свои действия или бездействие, хотя они на самом-то деле ни на что повлиять не могут. Но это мое мнение.

– А теперь слушай, – вдруг доверительно наклонившись ко мне, зашептал он. – У меня школьная подруга тут в архиве работает, и, как я понял, ну, из некоторых ее намеков, архив имеет к этому определенное отношение – структуры все же соприкасающиеся, все дела, – и какой-то информацией она, наверное, сможет поделиться. Конечно, если ты скажешь, что от меня.

Он с легким самодовольством улыбнулся. Я догадался, что, видимо, эта подруга была влюблена в него еще со школьной поры, и, скорее всего, она единственный человек, который остался с ним после болезни. Что ж, жизнь сложная и порой крайне мерзкая штука.

– То есть ты хочешь сказать, что если я сейчас пойду в архив и поговорю с ней, то могу что-то узнать?

Он утвердительно кивнул и пододвинул ко мне бумажку, на которой, видимо заранее, были написаны имя и должность.

– А ты подождешь здесь?

Он снова кивнул. Я допил свой чай, расплатился и пошел в архив, который находился в том же доме, где-то в двадцати метрах от кафе.

Разгоряченный после долгого сиденья на солнце, я с удовольствием зашел в прохладное помещение. Оглядевшись по сторонам, я заметил сбоку от двери с надписью «Бухгалтерия» каморку вахтерши. Я заглянул туда: женщина лет пятидесяти увлеченно смотрела сериал по старенькому черно-белому телевизору.

– Здравствуйте, а как бы мне увидеть…

Договорить я не смог – вдруг меня внезапно накрыл приступ. На непослушных ногах, не слыша сквозь гул в ушах, что мне говорила вахтерша, не обращая внимания на появившееся на ее лице выражение недоумения и беспокойства, я быстро вышел на улицу и, оперевшись рукой на ствол дерева, начал собирать в кучу разбежавшиеся по сторонам мысли, чувства, определения.

Немного отдышавшись, я посмотрел в сторону кафе: Понурого, конечно, за столиком уже не было. Как не было уже и самого столика, и кафе. Улица была абсолютно чужая и незнакомая. «Наверное, я, пока отходил от приступа, просто куда-нибудь забрел» – пришла мне в голову спасительная мысль. Я начал кружить по улицам, пытаясь найти это кафе, но безуспешно. У прохожих спрашивать я не решился – непонятно было, что они обо мне подумают. Полчаса я ходил по городу, не узнавая ни улиц, ни домов. «Вот, наверное, что-то подобное испытывают больные амнезией», – подумал я. Но я-то ведь все помню, а значит, это что-то другое. В чем тогда дело? Внезапно на одном из поворотов я наткнулся на старинное кирпичное здание, стоявшее на самой окраине города, среди начинающегося соснового леса. И вдруг я начал вспоминать…

Я вспомнил этот вросший в землю, заброшенный небольшой монастырь, вспомнил Леху в летной куртке, музыку, которую он играл на разбитом фортепьяно. Этот город фактически уже был захвачен, и, в сущности, мы были обречены. А я сидел и слушал тоскливые обертоны его пальцев. Это не было агонией, скорее апатией, апатией оттого, что мы проигрывали эту войну. Да, ночь становилась все длиннее, но это уже не имело никакого значения – нас становилось все меньше и меньше.

Воспоминание промелькнуло перед глазами за пару секунд, но я понял: да, это то самое место. Но как я здесь оказался и зачем? Чем было то, что я только что вспомнил, и когда это могло произойти? Что вообще все это значит?

Сзади тихо подошел Леха и встал рядом.

– Бинго! Привет еще раз!

– Здравствуй, здравствуй, – я был не на шутку на него зол, – ты это все специально подстроил?

– Зачем? – он пожал плечами. – Рано или поздно это все равно бы случилось. Честно говоря, рад, что ты вернулся.

– Я тоже. Слушай, а как так получилось, что я ничего этого не помнил, жил в каком-то другом мире? И почему я смог вспомнить все это сейчас?

– Я думал, ты уже догадался. Ты же помнишь то ли теорию, то ли легенду о ветре воспоминаний?