Город-сказка

Доехав, он как мог быстро пришёл к каналу, встретив там сырой и промозглый день. Навалившиеся воспоминания, запахи давно забытой свободы, волна, следовавшая за ним вослед поперёк течения, совсем его не удивили. Озираясь по сторонам, боясь быть схваченным своим ментовским пасынком, он, за мгновение уяснив для себя правду реальности, крикнул русалке, что обязательно придёт к ней ночью.

Его побег прошёл незамеченным, и тем вечером он спокойно поужинал, счастливый от своего решения.

Вечером, Павлик, проверивший его дома, уехал на дежурство, а Семён Михайлович ушёл вновь, едва успев к закрытию метро.

Он бултыхнулся в воду, моментально озябнув в холодной воде, русалка, вцепившись в него железной хваткой, тащила его на дно, а он, чувствуя на губах её холодный и слизистый поцелуй, даже не успел испугаться. Глядя в темноту, он видел лицо этой мёртвой женщины, видел, как в воде колышутся её волосы и ошметки, вившиеся вдоль мышц. Стоило ей замереть на мгновение, как кожа, размокшими лепестками душной сирени окутывала всё её безобразное лицо, и кругом неё распространялся странный сладковатый запах, который так любили рыбы-корюшки.

Вдохнув эту сладкую воду как можно глубже, Семён Михайлович умер под русалочьими поцелуями, умер с мыслью – «так ведь это не она вовсе».

Оконыжка

Вот ежели какая баба родит недоноска, зачатого во грехе, да чтоб такого маленького, что без пуповины может прожить только три вдоха, да коли выкинут будет тот малец в ведро с помоями, али в место отхожее, то случается из такого нехристя оконыжка, – так повелось всегда и про то всем известно.

Раньше их не много и не мало было, а так, что хватало вроде бы во всех местах, а теперь-то вот всё поменялось.

Говорят, теперь их в городах больше. В деревне-то чего дитё морить? Там баба ещё не пузатая, а уже все соседи знают: через ноги смотрят, предсказывают пол и отчество будущего малыша. А в городе что? Кому дело есть до того, жирная ты, али забрюхатела от невесть какого лётчика? Да никому!

И полно таких, приехали на заработки, таджички там, украинки, из глубинки всякие, так ведь с пузом-то назад не поедешь, зачем оно там всё? Аборты дорого, да бумажки-волокита, а работать надо, смены идут одна за одной! Дома ещё мал-мала меньше ждут… Так ведь пока думаешь-гадаешь, чего делать, и как быть, время-то идёт, оно не стоячее.

У кого срок выходит, те в роддом и отказную пишут, а кто не больно-то уж в силах, или работа тяжёлая, те выкидывают сами. Азиатки, говорят умеют чай какой-то делать из лаврушки и зиры, чтобы от ребёнка-то избавиться, да надо дождаться месяца пятого, или шестого, чтобы он родился сам после чаю-то, а если раньше сроку его пить, так дите помрёт внутри, не родится, и загниёт. А оно надо? Так и помереть недолго.

Ну, то бишь, народ в городах ловкий и умелый. Это все знают.

Так вот оконыжка эта, вроде бы и не нечисть, а полудохлик какой-то, на куколку страшную похож, он и как живой, но и пахнет раз в сто хуже положенного. Пищит немножко, смотрит жалобно, некоторые чуток растут и умнеют.

Они же мрут по-настоящему, мрут, коли их топят, или в канализацию смывают, да только потом выползают как-то, живучие. Выхаживают их алкашки, что по помойкам шарахаются, а бывает, что они сами как-то кормятся, домовые их голубят, деточек-то всем жалко, – дают им от своей пайки по кусочку. Ну, как сироты живут? Всем миром. Тут хлеб, а тут стухшее…

Везёт тем, у кого мамка-бомжиха появляется, они сразу крепнут. Коли баба выпивает, так ведь она завсегда немножечко не в себе, оно и понятно.

Да вот в чём-дело-то: пьющая без просыху бабёха, хуть и дуром-дурная, но всё равно тепла хочет, ласки какой-то. Спьяну найдёт себе такую оконыжку в помойных кустищах, и ну ей играться! Вроде бы и куколка, и деточка, хер разберёшь, живая ли она, мёртвая…

Видали, алкашки-то коляски с собой таскают? Вот они их там и возят. Они же стесняются на трезвую голову сказать, что труп-то нашли младенчиковый, менты сразу нагрянут, пугать начнут, отвечать придётся, а оконыжки понимают, что ежели их мамка в уме и памяти, то лучше признаков жизни не подавать. Так и лежат, замотанные в старьё и тряпки, пока их маманька не разживётся опохмелом.

А им-то, бедным, за счастье прижать к немытому телу гнилую малютку, и глядеть, как та, отогревшись, едва-едва возит ручками и тянется к опухшему лицу своей приёмной мамки.

Иногда, когда не в силах противиться своему материнскому инстинкту, с нехорошим блеском в глазах, они нет-нет да шепнут друганам-собутыльникам свою тайную-тайну, мол-де теперь «есть маленький», да, наткнувшись на смех и издёвки, плачут, находя утешение только в своей оконыжке.

Это дело довольно вредное, надо сказать, хотя бы потому что маленький неживой ублюдок жаден до невозможности. Не получив от родной матери тепла и любви, уморённый дитёныш начинает жадно глотать все крохи, которые только может добыть. Беда той бабище, которая, упившись, начнёт совать титьку в рот оконыжке. Ух! Почитай, пропала бедовая в ту же самую минуту.