Город-сказка

Павлик всё это время стоял за дверным косяком и слушал, не показываясь.

Поджавши губы, она молча вышла из кухни и чертыхнулась, испугавшись сына в коридоре. Сходив в спальню, она вынесла секретную жестянку с мусором.

– Так это русалка тебе дарит? – ехидно спросила она.

– Отда-а-ай! – Семён Михайлович взревел, и резко встал, опрокинув табурет. Стремительности не получилось, на пьяных и хромых ногах он был грузен и неуклюж, споткнувшись об упавшую табуретку, он, падая, пытался схватить коробку, но вместо этого больно ткнул в грудь жену, попав ей прямо в солнечное сплетение. Она, перестав дышать, привалилась к стене широко вытаращив глаза от боли, а Семён Михайлович, упав на колено, подставил бок как раз под удар павликовой ноги.

– Что ж ты делаешь, сука? – Павлик рявкнул на него негромко, позаботившись о том, чтобы соседи за стеной сталинки не всполошились на его крики. – Ты пидр охуел совсем, мать ****ить?!

Павлик пинал его ногами, отпихивая в угол кухни, Лена сползла по стене, села на пол, прижав руки к груди. Коробка с мусором рассыпалась возле неё, а Семён Михайлович, прикрывая голову руками, не сводил с неё взгляда, дёргаясь от Павликовых ударов. Промычав что-то, он выругался, пытаясь встать, а Павлик, услыхав, наклонился к нему и сказал:

– Что? Как ты меня назвал? Ублюдком?

Сплевывая на пол слюну, пьяный и избитый Семён, не чуя в ватных ногах силы, окутанный болью весь целиком, глядя на этого здорового и почему-то теперь совершенно чужого ему мужика, вдруг ответил ясно и твёрдо.

– Нет. Вы****ком. Строго говоря, ты – вы****ок.

И он тут же вырубился от удара ноги в голову.

Павлик накапал матери валерьянки. Она пришла в себя, и до шести утра они говорили друг с другом, пытаясь понять, что же им делать.

В том, что «папка» утопил проститутку никто не сомневался. Павлик боялся, что Семён допился до горячки, и, проспавшись, устроит ему карательные меры за избиение.

А мать, тыкая в коробку с мусором, злая как сука, убеждала его, что муж поехал крышей, приводя разные аргументы.

Они оба боялись, что раз уж всплыла такая история, слухи пойдут, разговоры, а если дело возбудят? Им такое покаяние было совсем не нужно.

Говорили долго. Решили вызвать психиатрическую бригаду.

Ребята приехали быстро, растормошили Семёна Михайловича, тут же вцепившегося в своё мусорное сокровище как малое дитя, выслушали слезливую историю про абстинентный синдром, бред и алкогольный делирий, попытку убить для надёжности, получили в карман три тысячи рублей, и, скрутив Семёна Михайловича под белы рученьки, быстро увезли на Пряжку, рано с утра, не успев опозорить дружную семью перед соседями по парадной.

Семёна Михайловича спровадили на больничный, оттуда – в отпуск, который он отгулял, пуская слюни на старый ватный матрас в психушке.

Жена приносила передачи, но не навещала. Павлик, обнаружив генералку в документах, принял это как признание в желании самоубиться и, навестив доктора, сунул ему ещё денежек «для успешности излечения, а то кабы чего не вышло».

Врач до выписки смотрел его трижды: поначалу обколотого до соплей, потом уже вялого и под седативными, последний раз они долго разговаривали в палате, объясняя друг-другу «сложность сложившейся ситуации».

Семён Михайлович, поняв, что семейка решила его запереть тут чуть не навечно, прикинулся валенком, и пошёл с доктором на компромисс: вызвонив старинного приятеля, он вытянул у него займ на «решение личных проблем». Встречная взятка вызволила Семёна из психбольницы, и он уехал домой, став совершенным лапочкой.

Долго извинялся перед обоими, дома заглядывал им в глаза. Был отселён на диван в гостиной. Жена с пафосом прятала ножи, Павлик был объявлен доминантным самцом и добытчиком в доме, а Семён Михайлович был избавлен от прогулок, поскольку во всей его обуви были выдернуты шнурки, а верхняя одежда запрятана на антресоль под замок.

Семён, немного потерявшийся под препаратами, уже сам как будто бы не верил в русалку. Выбрасывая мусор в тапочках, пару раз встречался с соседом, и выпросил у того старое пальто, особенно не скрывая причин.

Сосед, вполне себе зажиточный таможенник, проникшись драмой, творившейся на лестничной клетке, внял просьбе и пальто презентовал. Семён тут же спрятал его под диван и ждал, когда неусыпный контроль ослабнет. Во чтобы то ни стало, он решил добраться до Обводного, чтобы теперь-то, чистым, без алкоголя и таблеток твёрдо убедиться в отсутствии русалки.

Жена рассказывала ему, смеясь, как следила за ним, когда он таращился на канал. Семён помнил всё очень хорошо, но не был в себе уверен.

Когда Лена уехала на дачу, готовиться к закрытию сезона, была уже середина сентября. Весь июль, август и начало осени, Семён Михайлович провёл в своих злоключениях.

С октября он должен был выйти на работу собственным замом, потому что на его место уже взяли нового службиста. И, воспользовавшись моментом, он смылся из дома в чужом пальто, стырив мелочь на проезд и дубликат ключей.

Одной ногой туда, другой обратно – решил он.