Город-сказка

Весь мир закончился, когда он увидел её русые волосы, гладко обтягивающие тело сплошной волной, слабые руки, гибкие и поразительно белые. Вся она была молочно-матовой, зыбкой, прелестной и плавной. Она мелькала по воде, изворачиваясь то одним, то другим боком, плясала свой дивный танец, дрожа как ртуть, и скрывалась каждый раз, когда близко по мосту проезжала машина. Прохожих не было. Пьяный мужик на пустынной набережной никого не интересовал. Американские мосты розовели над каналом стальными радугами, а по ним медленно полз жёлтый поезд. Русалка вытягивалась в струнку, изгибалась, плавилась от страсти и утекала на дно, украшенная причудливым венком. Она тянула к нему руки, не давая и секунды присмотреться к ней. Тяжело и зазывно смотря в его черные глаза из-под мокрых волос, она звала его, молча и страшно не раскрывая рта.

Наряжена она была в ветхую желтовато-серую рубаху, этот нездоровый цвет только подчеркивал её смертельную бледность, превращая цвет в свет.

Она танцевала ему, а в его глазах застыли слёзы. Они застилали глаза и редко капали на щёки. Он ненавидел себя за всё и сразу. А русалка, не замечая этого, звала и звала его себе.

Семён Михайлович смотрел на неё и проклинал себя.

Он вспоминал всё, что сделал гадкого в своей жизни: в мясо разбитые рожи подозреваемых, сломанные пальцы на допросах, кусок арматуры, спрятанный за шкафом, один конец которой был замотан синей изолентой. Помнил, как тушил бычки о чьи-то руки, пинал под коленки привязанных к стулу. Перед глазами мелькали бесчисленные хачи из ларьков, с которых он дёргал дань. В ушах заслышал звуки милицейских сирен, ударов, стук подмёрзших кроссовок по рёбрам, хруст костей… он ведь слышал тогда, как ему ломали ноги, он успел услышать это до того, как отключился.

Помнил он и её. Проститутка или просто какая-то ****ь, ночью шла от Киевской гостиницы, надеясь поймать грача на более людной стороне Обводного. Покупая сигареты на заправке, увидел, увязался за ней, начал несложный разговор про «дашь – не дашь», окончилось тем, что опер почему-то вдруг разохотившись на неё до дрожи, вдруг схватил её в охапку, дёрнув за пальто, а та, начав визжать и истошно брыкаться, оттолкнула его голову, больно царапнув кольцом или ногтями, вырвалась, побежала, он, разозлившись до пелены в глазах, догнал её, и одним махом схватив за бедра, поднял и перекинул через ограждение прямо за перила канала.

Была зима.

Зимы тогда были совсем не такими, что сейчас. Раньше на каналах по всему центру сплошняком лежал лёд, по которому ходили дети в валенках, не боясь провалиться. По Обводному же ходил маленький буксир, пробивая каждые пару дней полынью во льду, чтобы к весне не образовалось затора. Вот в неё-то она и угодила, пробив спиной тонкую мёрзлую корку.

Перегнувшись через перила, Семён тогда моментально протрезвел от своего приторного портвейна. Глядя на белый лёд и черноту воды, отражавшую блеск далёких фонарей, он видел как в воздухе клубится пар от его дыхания, маяча перед лицом дымкой. Кроме этого ничего не было.

Много лет она ему снилась. Он не знал о ней ничего, не помнил её лица, вспоминались только звук её голоса, крик, и тишина после. Он помнил, какой лёгкой она была, как играючись он поднял её на руках, и как она закачалась, теряя равновесие.

Семён быстро ушёл оттуда, подняв воротник своей куртки. Купил жвачку, дошёл до отдела, там пробыл до утра, и долго потом боялся заглядывать в Обводный, боясь встретиться с ней взглядом.

В сводках так ничего и не появилось. Не было даже заявления о пропаже.

Наверное, после этого он и почувствовал странное ощущение вседозволенности, лихое буйство воронежских предков, горячившее ему кровь до куража.

Семён Михайлович смотрел на русалку, разомлевшую от собственной красоты, смотрел как томительно плавны были её движения. Она была прекрасна как полночь в студёном феврале, утонувшая в звёздах и луне, сразу после первой предвесенней оттепели, забрызганная искрящимся светом, застрявшим в ледяных корочках, окутывавших своим блеском деревья, провода и столбы. Это было самое потрясающее и упоительное, что видел он в далёком и забытом детстве, сейчас оно мерцало перед ним своим таинственным мраком и тупым ножом резало ему сердце.

Он так и не смог найти в себе силы прыгнуть к ней, он не хотел прерывать её танца, стыдился себя и боялся её мести.

Наконец, всё было кончено. Русалка плеснула руками и канула на дно, оставив после себя только тишину над волнами, а Семён Михайлович, допивши портвейн, бросил удочку, и медленно ушёл, так и не дождавшись своей красавицы снова. Поймав такси, он доехал к себе, и там, пьяный в дупло, был встречен женой.

Тяжело сев на кухонный табурет, он молча ждал себе наказания, криков и ора, но вместо этого, вдруг всё ей рассказал.

Тихо, заплетающимся языком, всё как на духу. Про проститутку, про давно забытое, как пришёл тогда после дежурства с цветами. Про русалку, которая зовёт его к себе в канал, почему рыбачит, про то что жить он так больше не может.

Лена помнила. И про цветы, и про длинные царапины на его морде.