Город за рекой

Постепенно вошло в обычай, что, как только поезд вечером останавливался или его вагон на день-другой отставляли на запасный путь, к Роберту выстраивалась целая очередь посетителей со всей округи. В иных краях, к примеру в Швабии, его приезда чуть ли не дожидались. Люди шли из деревень со своими проблемами, заботами, мечтаниями. Хотели узнать, как в других местах дело обстоит с людскими судьбами, со справедливостью и несправедливостью, с бедой и радостью, с неясностью и будущим. Да и просто любопытных тоже хватало. Роберт Скиталец отвечал осторожно. Умел быстро перейти от частного к общему, от сиюминутного к постоянному. Говорил немного. Ронял какую-нибудь мысль, разбуженную Перкингом или Мастером Магом, тщеславные пропускали ее мимо ушей, слушающие принимали как пищу. Поскольку все приглашения он отклонял, посетители старались чем-нибудь его отблагодарить. Приносили съестное, обеспечивали бельем, табаком, а не то и каким-нибудь редкостным теперь напитком.

Словом, где бы ни случалось Роберту со своим жилым вагоном сделать даже небольшую остановку, вокруг него непременно собирался кружок людей. Большей частью он, болтая ногами, сидел в открытых дверях на полу теплушки, а слушатели устраивались на полоске травы, что тянулась вдоль путей. Если поблизости было озеро, он прогуливался с ними по берегу вдоль камышовых зарослей или приглашал всех на лесную поляну.

Под крышей вагона – позднее его редко когда цепляли к обычным пассажирским поездам, в основном к товарнякам – в дождь и в пору холодов тоже собиралась компания попутчиков, каждый раз новая. Тут Роберт обычно читал вслух сцены и отрывки из своей тетради, без комментариев, просто позволяя смыслу картин и видений воздействовать на собравшихся. Нередко они затем молча расходились, нередко сообща обсуждали значение услышанного. И вот что было особенно волнующим: чем больше люди узнавали о царстве умерших и мертвых, тем больше они проникались новым доверием к своей жизни.

Осенью первого года, когда неспешный путь привел его на морское побережье, глубокая синева тамошнего света часто напоминала Роберту о небесах мира мертвых. Зимой он подолгу был один. Под летящими темными тучами, грозно нависавшими над самой головой, ему часто казалось, будто он на пути к сивилле. И он продолжал давний диалог с нею.

– Ты по-прежнему бдишь там, за туманами, Матушка Забота? – кричал он в снега, укрывшие землю. Просил: – Пошли мне твои помыслы.

Из падающих хлопьев словно бы доносился невнятный ответ.

– Не будь в мире смерти, – звучало нараспев Анниным речитативом, – жизнь на планете прекратилась бы.

Мороз звенел.

– Я на пути, – негромко говорил он себе.

Воро́ны грузно взлетали в воздух.

Весной, когда Роберт Скиталец добрался до красных земель Вестфалии, с каждой остановкой вокруг него собиралось все больше народу. Приходили и люди постарше, готовые послушать о «преддвериях смерти», как подчас называли его чтения, но главным образом в вечерние часы к нему стекалась молодежь. Молодые учителя, профсоюзные организаторы, мелкие служащие, студенты, крестьяне, техники, химики, машиностроители и ремесленники-ученики обоего пола. Неизгладимое впечатление снова и снова производила на слушателей картина парящих в беспредельном пространстве весов, чаши которых, полные света и тьмы, двигались согласно поступкам и помыслам людей.

Часто его спрашивали, каков же смысл жизни после всего им пережитого. Он мог бы ответить: то смысл преображений, преображений в ежечасном, в ежедневном, в годичных кольцах, в ритме семилетий, эпох и эонов. Но, памятуя о могучем молчальнике, о Великом Доне, он не давал ответа, предоставляя каждому внести своей судьбою вклад в целое, под которым разумел космический порядок Земли. Преображение было законом. Преображение, переход одного состояния в другое: твердого в жидкое и жидкого в твердое; радости в боль и боли в радость; камня в прах и праха в камень; материи в дух и духа в материю. Смерть преображалась в жизнь, а жизнь в смерть.

За те годы, что Архивариус и Хронист города за рекой скитался по земле, многие люди на Западе стали смотреть на мир иначе и усвоили иные жизненные ценности, однако метаморфоза была связана со свидетельствами Роберта лишь настолько, насколько притчи его мира за порубежной рекой соответствовали картинам его времени.

Когда он рассказывал и повторял, что́ видел у умерших и слышал от высоких стражей мертвых, то не была ни его воля, ни его заслуга. И даже переезды из одной земли в другую, из города в город не были его решением, он лишь повиновался велению сивиллы: с улыбкой идти стезею жизни. Как знать, не предпочел ли бы он иной раз уделу отрешенности один поцелуй живой Анны.