Город за рекой

Он что же, придет к Элизабет и скажет: «Вот я вернулся»? Как ей постичь непостижимое? Будут слезы или немые укоры, ревность или покорное страдание. Беттина, наверно, служит в какой-нибудь конторе, Эрих – в сельском хозяйстве. «Я не приехал, Элизабет, я вовсе не здесь, сивилла дала мне только отсрочку, дополнительное время, не знаю, ради какой задачи, но я более не ваш, мне в старом доме не место».

Лучше, как раньше, остаться пропавшим без вести. Справедливее. Промежуточное царство не отпускало его. Правильнее устроиться этом поезде, ехать, быть в пути. Невозможно продолжить жизнь с того мгновенья, где покинул ее, и делать вид, будто тем временем ничего не произошло. Не пристала ему оседлость, ни на старом месте, ни на новом. Как хорошо, что случаются задержки, раздумья, не только по ночам, когда движение все еще стоит, но и на день-другой, когда вагон отводят на боковой путь, можно побродить часок, наедине с природным сезоном, как хорошо – знать, что путешествие продолжается.

Роберт ехал по своей стране. Перегон за перегоном, ландшафт за ландшафтом. Равнина, болото и поросшая вереском пустошь, долины среди холмов и речные поймы, лесистые взгорья, озера. Далекие контуры гор. Он ехал. Снова и снова огромные кладбища с покосившимися крестами, вырубленные леса, поля развалин, где гуляет ветер. Взорванные фабрики, убогие бараки, переполненные жилища. Люди, сидящие на корточках, тупо глазеющие, что-то собирающие на нерасчищенных улицах. Поросшие травой руины, ничейная земля. Серые толпы изгнанников, полчища попрошаек, гонимых от усадьбы к усадьбе. Бродяги, мародеры, разбойники с большой дороги.

Иной раз казалось, будто страна вокруг поражена болезнью, будто вокруг запущенные палаты бесконечного лазарета, в хаосе которых никто уже не разумел собственных увечий. Высокие, в рост человека, ивовые пни, словно брошенные костыли, заглохшая трава на шершавых стволах, серые бороды мха, призрачно реющие на голых сучьях. Солнечные лучи, сверкающими копьями пронзающие дебри.

Деревни тянулись мимо, приветливые места, похожие на оазисы среди опустошения. Согбенные старики за посевом в полях. Подростки провожали взглядом поезд, изредка кто-нибудь приветно махал рукой. Процессии верующих, молящиеся о безвестно пропавших душах, голодные походы, требующие хлеба. Большие города, пятна разрушения, поезд объезжал стороной. Остановки делались большей частью в чистом поле вблизи мелких поселков или на подступах к старым городам.

В кронах деревьев уже оседала летняя пыль. Вода в прудах зацвела, ночами задувал теплый ветер. Подрастало жито, созревали колосья. Что ни утро, Роберта будил на рассвете гомон птиц. Он слушал и не мог наслушаться щебета и щелканья птичьих горлышек, шумного, многозвучного пульса природы, стрекота, жужжанья, колдовских голосов деревьев, ветра, воды, перестука дождя, затихающей капели с листвы. Порой то один, то другой вагон отцепляли на несколько дней, а потом прицепляли к новому составу.

Вышло так, что товарный вагон, в котором ехал Роберт, давно считался вроде как его собственностью, и другие пассажиры туда ломились редко. Мало-помалу он стал этаким приютом отдыха, со столом и умывальником да несколькими циновками на полу вместо соломы. Посуда и съестные припасы хранились в практичном деревянном ящике. Была там и чугунная печка, служившая для приготовления еды, трубу протянули по потолку и вывели наружу через вентиляционное отверстие. Углем Роберта снабжал паровоз. Он даже одеяло раздобыл. В углу весело покачивался гамак. Ну что еще человеку надо? Красота – путешествовать по жизни без имущества.

Вскоре весь поездной персонал знал его, таинственного гостя, о котором говорили, что родом он из далекой страны на краю света, из Индии, а может, из Китая. Начальство молчаливо позволяло ему жить в товарном вагоне. Редко когда возникали нелады, задавались вопросы, требовались документы и печати. В верхах как будто бы даже радовались, что нашелся человек, не притязающий ни на законную прописку, ни на удостоверение о гражданстве, ни на право проживания, ни на обычное гражданское жилье. По всей видимости, это сущий сумасброд, дервиш, современный пилигрим, блаженный странник. Очень скоро в народе пошла молва о его диковинных чудачествах, в конце концов окружившая его ореолом легенды. Роберт, Скиталец, так говорили люди, рассказывая о нем разные истории, например, что есть у него волшебная книга, написанная невидимыми для других секретными чернилами, и что он умеет терпеливо выслушать каждого, но не как священник в исповедальне, а воистину приветливо и отзывчиво. Говорили и о том, что ему ведомо средство против страха смерти.