Город за рекой

Ниже по-гречески стояло: Σιβνλλα, τι τελεις; Άποδανειν τελω. «Что до конца ты доводишь, сивилла? Я до конца довожу умиранье».

Роберт еще раз скользнул взглядом по стихам, магическое звучание которых воспроизвести не мог, хотя смысл все же уяснил: «Я видел кумскую сивиллу, – некто сказал, – своими глазами. Она висела в клетке (наверно, в виду имелась скальная пещера) и читала свою руну (пленница скалы предсказывала) всем прохожим. Мальчишки кричали: “Чего ты хочешь, сивилла?” Она отвечала: “Хочу умереть”».

Роберт опустил тетрадь.

Крупные капли застучали по стеклам. Чуть замирали на стекле и стеклянными шариками наискосок сбегали вниз, одни быстрее, другие медленнее. Он не сводил глаз с серого чуда дождя. Теперь возле дороги покачивались вверх-вниз телеграфные провода. Местность становилась все менее унылой. Клочки полей, хвойный лес, кряжи холмов. Ливень утих, и меж грядами туч проглянули сквозь дымку солнечные лучи. Ковры юного клевера на откосах, одинокие березки в зеленых кудрях, вьющихся на ветру, стаи птиц в воздухе, грачи на земле, тощий скот в загонах, бараки из гофрированного железа, дачные участки. У Роберта голова пошла кругом, он невольно зажмурил глаза. Поезд замедлил ход и сделал первую остановку.

В чистом поле по одну сторону рельсов были сколочены из досок широкие времянки-перроны, где средь ящиков, мешков и корзин кишело несметное количество народу. Задний план, огражденный колючей проволокой, походил на армейский лагерь. Возле длинных деревянных бараков распевали дети, но песня тонула в общем гомоне. Тут и там виднелись облитые цветом фруктовые деревья, а под ними – бродяги-музыканты с желтыми повязками слепых на плече. Многие молодые мужчины ковыляли с тростями, а то и на костылях, поскольку остались без ноги, у иных сбоку висел пустой рукав. Сестрам милосердия и железнодорожному персоналу никто не докучал, и они без труда поддерживали порядок в этой равнодушно ожидающей толпе. Не уедешь сегодня, так, может, уедешь завтра.

Это был не вокзал и не город. Скорее сборный пункт, пересыльный лагерь. Такова была первая станция, где для Роберта совершился переход в реальность.

Оцепление сняли, и часть толпы ринулась в поезд. Робертово купе тоже быстро заполнилось, многим пришлось стоять в коридоре. Из своего угла Роберт наблюдал, как новые пассажиры, выглядевшие сущими оборванцами, устало размещали свои пожитки, недоверчиво косились друг на друга, перебрасываясь короткими вопросами и ответами на разных диалектах.

Он был на родине, но уже не понимал языка, на котором там говорили. Мысли у людей в клочья изорваны страхом, хотя каждый так и норовил схитрить. Они создавали вокруг себя какую-то затхлую, бранчливую атмосферу и по всякому поводу раздраженно кричали друг на друга, скрывая нечистую совесть.

Он еще не свыкся с масштабами, какими измерялась жизнь. Время ползло, и вот наконец поезд вновь тронулся.

Напротив Роберта сидела молодая влюбленная пара в истрепанных нарядах, явно некогда выходных, они крепко держались за руки и, как наэлектризованные, то и дело смотрели друг другу в глаза. От девушки разило духа́ми. Остальные безучастно смотрели перед собой, один, достав из сумки книгу, читал. Мало-помалу завязался разговор, из которого несложно было определить характер попутчиков. Господин с книгой, например, представился адвокатом, намеревался открыть контору на новом месте. Другой, в темно-серой куртке с пуговицами из оленьего рога, в прошлом определенно был офицером. Довольно молодая женщина в трауре рядом с Робертом оказалась вдовой ремесленника, пожилой мужчина без пиджака, машинально теребивший свой галстук, – музейным работником, уволенным по сокращению. Рано поседевшая дама, чей взгляд беспокойно метался от одного к другому, разыскивала свою семью, мужа, братьев-сестер, дядю Натана и кузин, их всех насильно вывезли, уволокли, и они пропали без вести.

Она спрашивает каждого, сказала она, каждого встречного, и, наверно, будет спрашивать всю жизнь.

А поезд продолжал путь.

Когда вдова спросила, правда ли, что на следующей станции придется пересаживаться, Роберт сказал, что, по его впечатлению, все едут не в ту сторону. Взгляды попутчиков с любопытством сосредоточились на его персоне. Господин в куртке, буравя его взглядом, заметил, что он, верно, только что вышел на свободу и возвращается домой. В ответ Роберт сказал:

– Я еду из краев без радости.

– В таком разе вы вряд ли отсюда уезжали, – отозвался кто-то.

– Из зоны ужаса, – сказал он.

– Тут разницы нету, – отвечали ему.

– Из города без надежды, – сказал Роберт.

– Ну точно, земляк, нам ли не знать.