Город за рекой

Мировые стражи выстраивались полукругом, чтобы, как им полагалось с незапамятных времен, внимательно следить за медленным подъемом и опусканием золотых чаш, и порой иные словно бы подступали к Хронисту так близко, что он различал в их послушнических лицах черты сиятельных аристократов духа. Нимало не удивляясь, он видел там мудрецов и поэтов древнего Китая, Лао-цзы и Кун Фу-цзы, Чжуан-цзы и Ли Тай-бо; обнаружил среди них Гераклита, Гомера и Сократа, а еще Фирдоуси и Зороастра; были там Данте и Августин, Шекспир, Гёте и Толстой; вон тот, с брыжами, возможно, Монтень, а этот – Сервантес; здесь искрой мелькнул образ Франциска, там – Вергилия; вокруг медитирующего далай-ламы толпились индийские святые и патриархи, быть может и Бодхидхарма, принесший в Китай Великую Колесницу, Махаяну, и первые ее провозвестники Ашвагхоша и Нагарджуна; пророки Ветхого Завета вели беседу с Исаией Второзакония. Вскоре у Роберта возникло впечатление, будто лица преображались и одни бессмертные черты сменялись другими. Напоминали то Сведенборга, Паскаля, Кьеркегора, Вольтера и Свифта, то Мэн-цзы и Махди, раннего восточного провозвестника социалистического человеколюбия, то Чжу Си, позднего мастера мудрецов бытия, то Вальтера фон дер Фогельвейде и Петрарку, Джордано Бруно, Эразма, Жубера и Песталоцци – всех великих ответчиков на вопросы духа, хранящего жизнь.

Они были одним, и оборачивались другим, и не давали игре творения прекратиться. А когда в купольном зале Префекта обменивались мыслями-взорами, их жесты не выказывали фальшивой торжественности. Порой их рука словно бы хотела защитным движением остановить чашу весов, что все ниже опускалась под темным грузом. С виду похожий на газообразную субстанцию, на ней лежал некий сгусток, набиравший черноты, а тем самым и веса, меж тем как светлая структура в другой чаше все больше теряла светимость и делалась почти невесомой. Мрачный комок соответствовал бездуховности, действующей среди людей на земле, в светлом же конусе сосредоточивался запас духа. Бездуховность заключала в себе хаотическое отродье ненависти, неразумия и противоестества, дух питался от чистого источника мысли, правды и доброты.

Хотя на этом этапе человечества, который Хронист переживал пред мировыми весами, тьма одерживала верх над светом, на ликах тридцати трех Блюстителей весов не было ни замешательства, ни отчаяния. Они не вмешивались, но не просто созерцали происходящее, они помогали самим своим существованием. С неколебимым терпением их взоры вперялись в тонкий, волокнистый свет над слабой, возносящейся все выше чашей. Роберту казалось, он внимает их мыслям. Они знали, что дух и бездуховность равно существуют и что лишь от людей зависит, которой из этих сил предаться. Непроглядная, дремучая тьма свидетельствовала, сколько ненависти и бездуховности лютовало и еще лютует во многих человеках, в сообществах и в народах. Но страсти, пробудившие в людской беспомощности, в неспособности справиться с собственной бедой столь безмерные инстинкты жестокости, можно было направить и на разум духа, на осуществление чистой жизни. Решение каждый принимал сам.

Хронист наблюдал, как конус света постепенно делался ярче и сияние набирало вес. Это означало, что утешение и добро среди людей вновь усиливались, что один помогал другому, а не угнетал его. Лучистый венец света ширился, возглашая о человеческом утешении, о поцелуе матери, о примирительной руке. По мере того как свет разгорался, тяжкая сила тьмы убывала, и вот уж чаши стремились к равновесию. Однако же тут тьма получила новую пищу, сиречь новое кровопролитие, преступление и глумление. Но и свет тоже не остался без подпитки: закосневшие сердца перешли на сторону правды, воля стала на службу гуманности, радость обрела на земле свои права. А чаши золотых весов, измеряющих земные желания и хотения, помышления и дела, попеременно то опускались, то поднимались.

Нередко казалось, будто бездуховность окончательно перевесит чашу духа, пусть даже опускание продлится дни, годы или целые эпохи. Однако в перспективе грядущего столетия Хронист получил важную подсказку: в мировых планах всегда есть шанс, всегда есть возможность довериться духовной силе жизни. Пребывание в царстве мертвых открыло ему, что отдельному человеку не воздается напрямую ни за доброе или дурное, ни за осознанное или безрассудное, содеянное на протяжении его земного срока, – согласно закону, все это отражается в количестве новых рождений и характере их длительности. И еще одно открылось ему в визионерском зрелище золотых весов: в круговороте вечного бытия далеко не безразлично, был ли человек орудием духа или орудием бездуховности. Каждым мгновением жизни всяк платил свою дань космосу.

Слева направо по всей картине прошла неспешная тень. Казалось, чуждое космическое тело скользнуло по весам и их Блюстителям. Префект, подумал Роберт, вновь задернул занавес.

Когда он вернулся в кабинет Верховного Комиссара, ноги ему отказали. Пошатываясь, он добрался до устланного подушками мраморного кресла. Чиновник включил лампы.