Город за рекой

И дальше все продолжится в этом патетическом стиле: следовать стезе, всегда меж полюсами, меж воскресением и гибелью, быть мостом над рекой, вытекающей из груди сивиллы, мостом над вечным умиранием. Ему чудилось, будто он слышит все эти громкие слова, и его охватило отвращение. Он был по горло сыт мудростью и насыщенным глубокомыслием. Сделать жизнь залогом смерти, принести жертву ради идеи, материнское наследие, возвращение духа – все эти высокопарные словеса не ведут ни на шаг вперед! Свобода, прогресс, справедливость, человеческое достоинство, гуманность и любовь к ближнему – все эти звучные синонимы божественного в смертной груди, истрепанные эпохами и едва ли пригодные даже для речей на съездах! Быть благородным, готовым помочь и добрым… прекрасные поучения, не утоляющие голод жизни! Наверно, это и имел в виду эфирный голос, говоря о задаче, а Роберту опротивели золотые слова.

– Вы правильно делаете, что молчите, – прозвучало меж тем из динамика. – Ведь вам ведома последняя тайна: смерть нуждается в жизни. Мастер Роберт, как я вижу, своими делами вы исполнили условия.

– Нет! – второй раз выкрикнул Роберт. – Мне не приличествует ни титул, ни благодарность. Я по горло сыт знанием, каким так хвастливо заявляет о себе царство умерших и их стражей. Этот город, куда меня привело проклятие, это преддверие смерти, о котором я должен рассказывать!

Он произнес эти слова с таким возбуждением, что Комиссар озабоченно отступил с микрофоном на несколько шагов назад.

– Все только видимость, – выкрикнул Роберт, даже не пытаясь себя обуздать, – стерильный пруд с теми же утопическими поговорками, что и в будничной жизни! Старое фарисейское пустословье, которым упиваются Верховный Комиссар и все крысоловы напыщенной Префектуры. Наконец-то я раскусил эту комедию! Меня вам не поймать. У нас, у живых, вы все берете в долг и ловко облекаете это в слова вроде «тайны, что смерть нуждается в жизни»! Игры слов, игры теней, фокусы! Я достаточно долго обманывался вашей гротескной фантасмагорией.

Он прямо задохнулся. Перевел дух. Стены словно кружились вокруг него.

– Я имел честь, – хриплым голосом продолжал он, – слышать вашего господина Префекта, но никогда его не видел, а вашего Великого Дона несколько раз видел, но никогда не слышал его голоса. Может, оба – одно и то же лицо, а может, нет. Это не имеет значения, однако весьма характерно для двойственной случайности всей ситуации. Здесь кишмя кишат Первые, Вторые, Третьи комиссары, секретари всех рангов, ассистенты и чиновники всех степеней, здесь имеешь дело с мастерами, фабричными папами, специалистами и полубогами, семью бессмертными и тридцатью тремя мировыми стражами и знать не знаешь, кем они когда-то были и кто они сейчас, вдобавок есть анонимный начальник анонимной бюрократии. На трезвый взгляд, все это не более чем институт массового обеспечения. Время от времени призывают кого-нибудь, вот как сейчас меня, чтобы он делал надлежащую рекламу. Вы окружаете себя мистической аппаратурой, диковинными обычаями и хитроумными обиняками, окутывая все как по маслу идущие события величественным нимбом государственной тайны и тем запугивая людей на земле. Пусть, мол, боятся или тоскуют по вам. Вероятно, все боги и божественные силы черпают отсюда мощь своего существования. Во всяком случае, тут вы преуспели, ведь высшей карой у нас искони считается смертная казнь, а не жизненное воспитание и высшей отвагой слывет жертвенная смерть, а не мужество жить! Вам, конечно же, неинтересны мои рассуждения, вам даже думать об этом наверняка неинтересно, потому что иначе вы сами выроете себе яму. Но я не хочу, чтобы вы питали иллюзии на мой счет.

Еще во время этой бурной речи голос раз-другой грозил отказать, и теперь Роберт дышал тяжело, прерывисто, ему не хватало воздуха. Тело трясло как в лихорадке. Руки Верховного Комиссара, который до сих пор протягивал ему микрофон, словно дароносицу, тоже дрожали. На его узком костлявом лице, напоминавшем неподвижную маску, проступили под глазами два круглых темных пятна. Роберт судорожно наклонился вперед и, словно защищаясь, на вытянутых руках выставил вперед тетрадь.

А из динамика вдруг донесся басовитый смех, сперва этакое воркование, которое, поднимаясь из глубины глотки, набирало раскатистости, пока не загремело в полную, необузданную силу. Обернулось громовым хохотом, который отдавался в помещении многоголосым эхом, захватывал все и вся. Металлические предметы на письменном столе завибрировали, окна задребезжали, каменный пол заколебался от этой бури.