Город за рекой

И она тоже была глубоко потрясена тем, что ей открылось.

Роберт спрыгнул с постели. Нет, это был не сон. Отец, Катель, Анна, Леонхард, посетители Архива, дети — все, все они только пустые оболочки!

— Анна! — вскричал он. И рыдание подступило к его горлу.

Она лежала с закрытыми глазами недвижно, точно окаменевшая.

— Теперь ты знаешь все, — сказала она. — Теперь мы оба до конца узнали друг о друге. Это последнее. Так было предрешено?

После этого она погрузилась в забытье. Левая рука ее бессильно свесилась с кровати.

Он еще раз взглянул на смертельную рану, на обнаженный синеватый разрез; потом осторожно наложил повязку. Она не шелохнулась. Она была в таком же обморочном состоянии, как и в тот раз на площади с фонтаном, где их тени скользили одна по другой. Вот почему она всякий раз испуганно оправляла рукав на запястье. Это был ее конец, ее добровольный переход через реку, которая отделяла царство смерти от мира живых.

Он широко распахнул окно и долго стоял, вдыхая прохладный воздух. Потом оделся и сел. Сознание постепенно прояснялось.

Он пытался восстановить в памяти картину своего пребывания в этом промежуточном царстве — день за днем, во всех подробностях — и жалел, что за все время не сделал ни единой записи, чтобы сопоставить одно с другим. Ведь у него был теперь ключ к разгадке каждой сцены, каждого слова, им слышанного. Гнетущая атмосфера города, некая призрачность, иллюзорность вещей — это все как будто объяснилось, но по-прежнему оставалась нераскрытой тайна, которая окружала Префектуру, здешний порядок и закон Архива. Чем дольше сидел он и думал, время от времени бросая тревожные взгляды на Анну, тем меньше понимал он самого себя в этой чудовищной стране смерти, в которой он обретался, не принадлежа к существам, его населявшим.

Правда, он мог бы уже и раньше по многим признакам догадаться, что он не такой, как все, что занимает иное, отличное от других место по отношению к этому городу. От письма, которое привело его в Префектуру, до назначения на должность архивариуса, включая странный испуг Кателя, когда он сказал ему о своей службе; а эта отстраненность массы, воспринимающей его присутствие как присутствие чуждого ей существа, эта настороженность, с какой его встречали повсюду, где он ни появлялся — на городских ли фабриках, на торге, в гостинице, — или сдержанность сотрудников Архива, ощутимая в случае как с Леонхардом, так и с почтенным Перкингом, и, наконец, ирония, сквозившая в некоторых высказываниях отца и в поведении родителей Анны. Но, может быть, все это были моменты большой церемонии посвящения, выпадавшей здесь на долю каждого в той или иной форме, чтобы поддержать иллюзию, что жизнь все еще продолжается. Ведь рассудок не допускал мысли, что живой человек сможет когда-либо вступить в это промежуточное царство, сколь бы отчетливо ни запечатлелось оно в чувствах.

Данные все совпадали, но общий счет не сходился. Мысли скребли в голове, кружили и упирались в тупик, не давая почувствовать блаженства забытья, что, согласно всем преданиям, было признаком мира умерших, хотя он, как ему задним числом уже виделось, замечал в том или другом ослабление памяти.

Но ужас Анны, ее возглас, что он не их, совершенно отчетливо дал понять: он был здесь чужой, гость среди масок.

И так сидел он у ее постели, где лежала она, недвижимая, тихая, безучастная, даже на наступление утра не отозвавшаяся ни вопросом, ни возгласом. Его рука гладила поблекшее лицо, которое, бывало, озарялось так страстно, так человечески.

Нервное возбуждение мало-помалу спадало; его начала одолевать вялость, внимание рассеивалось. Перед ним громоздились стена за стеной, о которые он только глухо ударялся лбом.

Когда постучали в дверь, он против обыкновения не сразу вышел на площадку, где его ждал Леонхард. Роберт внимательно вгляделся в черты юноши: так вот кто, значит, был Леонхард — навсегда оставшийся семнадцатилетним его школьный товарищ почти двадцатилетней давности, ушедший из жизни при таинственных обстоятельствах, утонувший в море одноклассник, которого Роберт при первой встрече не посмел или не в состоянии был узнать, поскольку живой образ юноши за годы почти стерся в его памяти. Даже он в Архиве, пусть и в низком звании посыльного, что, впрочем, легко объяснялось его возрастом, даже он в определенном смысле имел привилегию, ибо все еще оставался в промежуточном царстве, приписанный к духовной сфере, тогда как подавляющее большинство, насколько архивариус уже знал из своих наблюдений, в более короткий срок заканчивали свою роль. Но вели ли вообще счет дням обитатели этого города в противоположность живым?

Роберт не хотел показывать юному фамулусу, что проник в тайну и знает теперь, кто такой Леонхард, однако решил хотя бы намекнуть на это.

— Видишь, — сказал он, — чем хороша все-таки бессонная ночь. Мне кажется, что вот теперь я по-настоящему обосновался среди вас. Ты понимаешь, Леонхард?

Юноша смущенно отвел глаза и выслушал просьбу архивариуса принести завтрак на двоих и оставить на банкетке перед дверью.