Город заката

62

МНОГОЕ, ПОЧТИ ВСЁ

Проще забыть свое имя, чем этот город.
Воздушный, светлый, его камни раскалены
              добела Богом.
Он дрожит от осенних праздников от песен
покаяния, радости и прощения,
от флагов, полощущихся ветром, от стаи
              скворцов,
певучей тучей развевающейся над
              черепичными крышами.
На улицах порой некуда упасть яблоку,
будто вся Франция, весь Манхэттен
прибыли сюда насладиться отчизной;
каменистыми пляжами Кинерета,
песчаной подушкой Средиземноморья.
И чернильно-синее море предстает взгляду,
который направлен из глубокой
обдуваемой тени древнего портового сарая:
безупречно резкая линия горизонта и снопы
              солнца,
завалившие пляж до неба. Там и здесь стучат
пляжным бадминтоном: «В Багдаде все спокойно!»
И море выглядит в точности как на картинах
Юрия Егорова — ослепительным шаром обратной,
усеянной бликами волн перспективы. Закат
затопляет горизонт, и красные флажки на тросе
в запретных для плаванья местах трепещут
              языками
прозрачных ньюфаундлендов, стерегущих
              купальщиков.
Я жил там — в этом воздухе, полном ангелов,
в этом щекочущем, будто пронизанном стаей
              стрекоз,
воздухе. Временамй оказывался под полной луной
              на горе
в одиночестве, спускаясь, чтобы подняться
              на другую
иерусалимскую гору, чье подножье облеплено
              горящим
планктоном окон; в каждом хотелось пожить.
Что мной было взято на память об этом городе,
что хранит ручей времени? — н
а дне его — камушки воспоминаний. Не скоро
время обточит их. Я спускаюсь к ручью и
становлюсь на колени, чтобы,
задыхаясь от жажды, напиться всласть
ослепительного забвенья.
Никогда не привыкну к мысли,
что мертвых так много: Мамаев курган,
поля подо Ржевом, Аушвиц, Треблинка, Дахау —
сгустки молчания. О, какой неподъемный
монолит молчания! Ни голоса, ни шепота оттуда.
Как трудно молиться в такой тишине.
Как непомерна тяжесть слова.
Так, значит, вот как выглядит небо
со дна древней могилы, заросшей маками!
Я плыву в тишине, и тлеющие закатом
              верблюжьи горы
пропадают во тьме востока.

63

ТОРЖЕСТВО

I

Мир завершен был только в двадцатом веке.
              Нынче
он стоит по грудь в безвременье, и голова
еще ничего не знает о потопе, о хищных
              рыбах,
но вода уже подобралась к губам,
и, слегка отплевываясь от брызг, они говорят
о двадцатом веке. О том, что этот век был
              последним
и теперь осталось только вырасти, выйти
на мелководье, го есть повзрослеть, осознав,
что двадцатый век был веком апокалипсиса.
Иначе мы все утопнем.

II