Город заката

Власть в мире слишком долго была в руках теней.
Беда началась задолго раньше — с братоубийства
вассальных соперничеств, иудовых поцелуев,
опричнины, разинщины, пугачевщины,
реформ Петра на человеческих костях,
бироновщины, декабристов, крепостничества,
Японской войны — Цусимы, Порт-Артура,
              погромов,
с начала Первой мировой, с начала революции,
Гражданской войны, Брестского мира,
              коллективизации,
голода, Большого террора, баварской пивной,
хрустальной ночи, Катыни, Ржева, Мамаева
              кургана,
войны, войны и победы, борьбы с космополитами,
врачами, генетиками, диссидентами…
              В результате Родина
окончательно превратилась из матери в мачеху
и низвела образ человека, сделала всё возможное,
чтобы сыны ее перестали ее любить.

III

Нелюбовь к матери — одно из самых
тяжких чувств — приводит к тому, что любовь
замещается ненавистью к себе и к другому.
Ненависть есть страх, а он близок к смерти,
ко лжи, небытию, ко всем тем стражникам,
что служат поработителям. Двадцатый
век оглушил и полонил человечество.
Теперь надо выйти из рабства. Накормить
Третий мир — обогреть, обучить, вылечить.
Привести к Аврааму его сыновей — Ишмаэля
              и Ицхака.

IV

Что оставило нам в наследство
удобрившее забытье столетие?
Сонм исключений для
подтверждения правил.
Но первым делом двадцатый съел девятнадцатый.
Вместе со всеми идеями света,
верой в будущее и человека,
который отныне уже никогда, никогда —
ни через сто, ни через двести лет не станет
человеком. Дизель съел паровую машину.
Корпорации съели государство.
Банки переварили золото и платину в цифры.

V

Единственное, что вместе с болью
вселяет надежду, — то, что зло забывается.
Только бесчувствие способно помочь устоять
перед лавиной вечности. Неравнодушие
              губительно.
Сначала тоска вас берет за жабры,
потом вы ощущаете себя несчастливым, и каждый
              новый
день все гуще замазывает вам зрачки сажей.
А по вечерам вам надо вставать в очередь
за хлебом на завтра. И в этой очереди вас мучат
мысли о загробной жизни, что она
окажется еще хуже; и даже ничто, пустота
не кажется наградой, ибо вы опасаетесь,
что и там — за гробом — всё останется
по-прежнему. И потому вас охватывает
бесстрастие, холод и немота.
Иногда всё же что-то щиплет изнутри душу,
когда вы вновь обнаруживаете, что не способны
к любви — ни к женщине, ни к детям.
И приступы ужаса становятся реже, но сильнее.
Самые слабые из-за того, что утратили
жалкий ничтожный образ человека, готовы
свести счеты. Сильные, как всегда, выживают.

VI