Города и дороги. Избранные стихотворения 1956-2011

«Этот год» – это время. А место?
А место, увы, неуместно,
я качаюсь на проволке меж,
и растет из словесного теста,
где словам (а не мыслям) не тесно,
тот истаявший снежный рубеж,
что и служит мне проволкой шаткой,
смотровою площадкой.

Погляди в смотровое окно,
за стеклом и свежо, и мокро́,
и само оно накренено
к горизонту, и к синему бору,
и к лошадке размером в перо,
торопящей телегу-шкатулку
и, теряя колесную втулку,
не охочей до разговору
ни о чем.

Этот год был ни шаткий, ни валкий,
не стучал по засову ключом,
но ятвяги, жемайты, сувалки
не томились, как мы, в раздевалке,
не сходились послушать оркестр,
их речей отголоски ни жарких,
ни прохладных, как наши, окрест
не ложились – речей их, ни жалких,
ни величественных,

– на пустые леса и поляны.
Этим роком, на них излиянным,
сам себя ударяешь под дых,
сам себе уготовуешь рок
на качелях Запад-Восток,

где повисли два красных флажка,
серпомолот и свастика,
и нещадная рока рука
не сжимает ластика,
того ластика, что на простор
храбро вышел и лишнее стёр.

Были б раньше не шатки, а валки,
то и прусы, ятвяги, сувалки
могли бы стоять в раздевалке
вместе с нами за шубами, польтами
и на вешалку сданными кольтами,
получать от налогов повестки
и на Русь посылать эсэмэски.

3

В свете сумерек, в утреннем блеске
над пожарищем века вишу,
косоглазо зыряя наружу,
что ни сделаю, что ни решу
– всё садится в глубокую лужу,
но и мятным головокруженьем
я зато себя не оглушу.
Не рифмуйте бессмертную душу
с этим новым, медовым глушеньем,
этим пряником в виде кнута
(и наоборот).

эта белая глухонемóта / в Лютеции. ⇨ См. прим. к стих. «Разговор, которого никогда…».

…но ятвяги, жемайты, сувалки / не томились, как мы, в раздевалке (…) Были б раньше не шатки, а валки, / то и прусы, ятвяги, сувалки / могли бы стоять в раздевалке… ⇨ Ятвяги, жемайты, сувалки, прусы – вымершие народы польско-литовско-белорусского пограничья.

«Глубо́коуважаемый…»

Глубо́коуважаемый
вагоноуважа…
катаючись трамваями,
не сесть бы на ежа,

не скушать бы ужа,
с угрём нечайно спутав,
пока углём беспутным
не греется душа,

пока она трамваями,
одевшись плотью, ездит,
пока в бесснежном мареве
глядит себя без лести

и, да, без снисхожденья,
претензий и обид
себя она глядит,
и этот скорбный вид
в парах самосожженья

заслуживает нашего
молчания, да-да,
и ты ее не спрашивай:
зачем? почём? куда?

«Выхожу с Восточного вокзала…»