Города и встречи

Павленко был в курсе всего, что делалось в литературе в Москве и в Ленинграде. Он знал все журналы, всех редакторов — его интересовало все. Это был настоящий товарищ по перу, и мы проболтали с ним часа два, рассказывая ему о московских и ленинградских новостях. Он сказал, что мы должны дать стихи в «Зарю Востока», он непременно их напечатает — спрашивал, собираемся ли мы ограничиться одним Тифлисом. Тихонов отвечал, что хочет посмотреть еще и Армению, и Павленко очень поддержал его в этом намерении:

— Поезжайте! Там вас встретят лучше, чем в Грузии. Здесь все-таки есть группа людей, которым не нравится советизация, хотя и не показывают этого.

Когда он говорил это, мы не могли даже подозревать, как скоро нам придется испробовать на себе силу этой группы.

Впрочем, это относилось только ко мне, ибо Тихонов через два дня уехал в Армению.

Павленко проводил нас до Головинского бульвара и по дороге познакомил с попавшим нам навстречу коренастым молодым человеком с приятным открытым лицом:

— Знакомьтесь, это товарищ Чиковани, очень хороший молодой поэт. Он из той группы советских грузинских писателей, которую мы собираем вокруг газеты. Нам предстоит большая работа.

Чиковани несколько смутился:

— Делаю, что могу.

Павленко продолжал:

— Вот пригласите товарищей к себе, покажите им свои стихи, — может быть, они переведут. Для вас было бы очень хорошо напечататься в центральных журналах.

Чиковани объяснил, где он живет, но мы не смогли договориться о дне встречи. Мы решили, что зайдем как-нибудь наудачу вечерком.

— Я всегда дома, — объяснил он, — жена не любит, когда я ухожу вечером.

Мы посмеялись с понимающим видом, и Тихонов сказал:

— Моя жена тоже не любит, когда я ухожу один по вечерам. Но она ходит со мной.

— Здесь так не принято, — объяснил Павленко.

— А разве у вас нет женщин-поэтов? — спросила я.

— Пока еще нет, — улыбнулся Чиковани.

В тот же вечер Миша Ферберг, вернувшись с работы (он служил по счетной части в Совнаркоме), повел Тихонова и меня по Тифлису.

Миша родился на Кавказе, учился в Коммерческом училище и был исключен из него за участие в забастовках 1905 года. Член социал-демократической партии, он бежал за границу и закончил свое образование в Берлине в одном из коммерческих институтов. В Берлине он влюбился в мою кузину Соню, и она приехала с ним в Тифлис.

Миша Ферберг всегда много читал, любил литературу, занимался общественными науками. Превосходный рассказчик, он красочно изобразил нам приключения свои и Сонины, как он служил бухгалтером в городе Нухе, когда они попали в плен к Энверу-паше и чудом уцелели, когда турецкое войско захватило Нуху и Ахалцих. Энвер-паша, турецкий командующий, привез их с собой в Тифлис как пленных и там оставил, когда турки ушли к себе на родину.

Когда образовалась Закавказская Федерация[652], Миша Ферберг стал работать в Совнаркоме, и тогда же Соня организовала библиотеку для Заккрайкома[653] в здании генерал-губернаторского дворца.

Все это он рассказал нам, пока мы, устав от долгого хождения по горбатому городу, отдыхали, лежа на застланном коврами полу квартирки в Зубаловской улице. Мы проговорили до поздней ночи и уснули тут же, на сенниках, положенных для нас на балконе. Внизу сверкал огнями Тифлис, фонари цепочками поднимались на Давидову гору, откуда издали доносились звуки музыки, и лампочки незаметно переходили в звезды на густо-черном глубоком небе над нами.

С утра фрау Мари опять принесла нам могучую яичницу, и Миша ушел на службу. Мы с Тихоновым решили посмотреть ЗАГЭС. Вагончиком пригородной железной дороги мы доехали до Мцхеты, откуда открывался вид на слияние Арагвы с Курой. Издали предстал перед нашими глазами фронт земляных работ. Там рыли котлован. Не ожидая увидеть ничего нового, мы предпочли подняться в гору, где прежде стоял прославленный Мцхетский монастырь. Гора была каменистая, здания монастыря полуразрушенные, где стены только напоминали воображению о том убежище от мирской суеты, где когда-то томился буйный Мцыри. Людей не было видно, и только на южном склоне мы наткнулись на зрелище, которое вызвало в памяти время давно отошедшей в прошлое техники: на разостланной по кругу мешковине лежали снопы пшеничных колосьев, и старая лошадь бегала по кругу, таща за собой молотилку, прикрепленную к стоящему в центре каменному столбу. Лошадь бежала ровно, не торопясь, и так же ровно следовал за ней по кругу монах, сжимая в руке вожжи. Он был смугл, сед, с непокрытой головой, босой.

Мы заговорили с ним по-русски. Он сказал, что в монастыре мало людей, и показал нам на соседнюю вершину, где виднелась церковь, ранее не замеченная нами. «Святой Нины монастырь», — сказал он.

Мы стали добираться туда. По дороге задумали отдохнуть на удобной каменистой площадке и позавтракать булкой с колбасой, взятой наскоро из дома. Потом мы разлеглись на редкой траве и, разглядывая красную высохшую землю, видевшую столько на своем веку, принялись фантазировать о том, какие только народы не побывали на этом холме.