Городок мой, Сиривада

— А-а, — протянула мать и с улыбкой обратилась к Шрихари: — Рави вчера пришел после полуночи, и мы с отцом очень волновались… Он ведь у нас один. Но, когда он объяснил, почему задержался, мы его не бранили…

— У вас такой умный мальчик… — отозвался Шрихари. — Он мне очень помог… — Он поставил чашку на стол. — Ну, теперь мне пора идти. Сестра беспокоится, да и на поезд могу опоздать.

Рави и его мать проводили гостя. На улице дул порывистый ветер. Мать Рави, стоя у дверей, тонкими золотистыми пальцами откинула со лба развеянные ветром кудри… Этот жест… Теперь Шрихари вспомнил! Конечно же, это Вайдехи…

Он спустился с лестницы. Ноги были как ватные. Он остановился, обнял за плечи идущего рядом с ним Рави, потом оттолкнул его и быстро пошел прочь.

Когда он уже добрался до дома и сестра подавала ему обед, за окном неожиданно потемнело и хлынул дождь. Через час Шрихари собрал свои вещи и, попрощавшись с сестрой, отправился на станцию. Дождь размыл дорогу; Шрихари балансировал с узлом в одной руке и сумкой в другой. Ему вдруг вспомнились бродячие канатоходцы, выступления которых он видел в родной деревне… Смелая тоненькая девочка, идущая по канату с бамбуковой палкой в руке… Вдруг снова заныло сердце при воспоминании об экзамене, о позорном провале… Но тут же он подумал: «Нечего огорчаться… Таким, как я, всю жизнь суждено горькие пилюли глотать».

Перевод З. Петруничевой.

ВЕНТИЛЯТОР

Наверное, какая-то таинственная сила преградила всем ветрам путь к вселенной. Много дней стоит такая жара, что трескаются камни. Ни ветерка. Не движется ни один листок на деревьях. В небе ни облачка. С самого восхода солнце обрушивается на землю, обжигая ее своими безжалостными лучами, пока не удаляется вечером победоносно за холмы. Ветра нет и после захода солнца, только иногда ночью — едва заметное дуновение.

Дом был очень ветхий, четырехэтажный, на двадцать квартир. Прежний хозяин дома умер. Про то, как этот домовладелец приобрел свое богатство, в том числе и старый дом, рассказывали всякое. Что бы люди ни говорили, дело, видимо, было в том, что он умел наживать деньги и выгодно помещать их. Он находил людей, которые испытывали затруднения, и давал им деньги в долг. Людей, испытывающих денежные затруднения, очень много; таких, которым удается свести концы с концами, — крайне мало. Заняв деньги раз, люди обычно вынуждены занимать и дальше. А он снова давал им в долг, но однажды ставил предел своей «благотворительности» и требовал немедленного возвращения денег. При этом он сердечно, благожелательно уговаривал должника: «Ну к чему тебе эти долги, проценты? Продай да расплатись, чего лучше!» Так он приобрел и этот дом, слегка отремонтировал его и стал сдавать внаем квартиры. Это был один из пяти домов, доставшихся ему таким образом.

Последние месяцы своей жизни домовладелец был прикован к постели. У него не было ни жены, ни детей, только приемный сын, восемнадцатилетний юноша, который приглашал докторов, заботливо ухаживал за больным — давал лекарства, сидел у постели с удрученным видом. Больной потерял речь; за день до смерти он показал приемному сыну на бюро, где хранились ценные бумаги, и, вынув из-под подушки ключ, вложил его в руку юноши. Ночью домовладелец умер. Пришедшие наутро соседи и знакомые, увидев покрасневшие глаза юноши, шептали друг другу: «Как он горюет! Видно, всю ночь проплакал…» Осиротевший юноша действительно всю ночь не спал: он разбирал бумаги в бюро умершего. Надежно припрятав деньги и ценности, он со скорбным видом заявил брахманам: «В доме денег совсем нет, вот только сто рупий нашлись. Берите все на похороны!» Для пущей убедительности он даже взял денег в долг. Собрав жильцов своего дома, он поговорил с ними так мягко, задушевно, что многие решили: «Какой добрый юноша!»

Но постепенно стала выявляться истинная натура нового домохозяина. Он не терпел ни единого дня просрочки квартплаты, являлся сразу после получения съемщиком жалованья.

Жил одиноко, жениться ему предлагали — не хотел. Бывало, что ночи проводил вне дома, ну что ж тут удивительного — человек молодой.

* * *