Городок мой, Сиривада

Всю ночь Шрихари думал о своем будущем, о том, что ему делать дальше. Через несколько дней он взял у матери пять рупий и отправился в город, к дяде. Дядя встретил его приветливо, спросил о здоровье матери и позвал дочь: «Дурга! Дайя[62] приехал. Принеси ему воды — умыться с дороги». Дурга была единственная дочь дяди, смуглокожая худенькая девушка лет тринадцати. Шрихари мало ее знал. Дурга догадывалась, что отец хочет выдать ее замуж за Шрихари, чтобы и на большое приданое не тратиться, и родственникам помочь. Сама Дурга мечтала совсем о другом женихе. Дядя Шрихари не то чтобы был богатым, но семья его жила в достатке. Мать Дурги — кроткая женщина, со скромными привычками; она обходилась парой старых сари, а когда они изнашивались, терпеливо и аккуратно чинила их. У Дурги же были совсем другие склонности. Она дружила с девушками из богатых семей, которые имели машины, дорогие сари, украшения и духи. В их домах она видела радиоприемники новейших моделей, красивую мебель. И Дурга всем своим существом стремилась к такой жизни. Поэтому скромный Шрихари был ей не по душе, и с самого начала их супружеская жизнь не заладилась. Дурга никогда ни в чем не соглашалась с мужем, высмеивала его вкусы и привычки. Его любимое овощное блюдо, которое часто готовила для Шрихари мать, Дурга называла «отравой». «Буду я для тебя одного эту дрянь готовить, когда никто в доме ее в рот не берет», — презрительно заявляла она. Даже к музыке Дурга прониклась ненавистью именно потому, что она была отрадой жизни мужа. Однажды, когда Шрихари поздно пришел с концерта, на котором звучали чудесные мелодии, и стал напевать одну из песен о Енки[63], она резко прервала его и ядовитыми замечаниями отравила весь вечер.

Через два-три дня после приезда Шрихари к дяде для него нашлась работа. Дядя поговорил о нем со своим знакомым, известным адвокатом с большой практикой. Тот согласился взять Шрихари писарем с оплатой тридцать пять рупий в месяц; он должен был снимать копии с документов. Мать Шрихари решил перевезти в город, чтобы она жила вместе с ним.

Шрихари был очень рад, что его позорному безделью пришел конец. Дядя, поразмыслив, сказал, что для начала это неплохо. Зато Дурга презрительно фыркнула: «Что это за нищенская зарплата! Вот брат моей подруги Саралы получает восемьсот рупий в месяц. У него десяток подчиненных, на работу на машине ездит…»

Спустя несколько дней Шрихари отправился в деревню за матерью. До отъезда ему удалось снять две недорогие комнаты недалеко от работы.

Сойдя с поезда, Шрихари пошел полями к деревне, на душе у него было спокойно и радостно. Мягко светила луна. По небу бежали легкие облачка. Из храма Кришны, расположенного в центре деревни, доносился звон колокольчиков, а из какого-то дома — звуки музыки.

Мать встретила его на пороге. Услышав новости, она взволнованно сказала: «И не надо большого жалованья… Главное, что ты встанешь на ноги… Ты теперь устроен, и я буду спокойна».

Он сел за ужин, рассказал ей про семью дяди. Она глядела на сына, счастливая и гордая.

В это время ветер донес звуки музыки. «Где это концерт?» — спросил Шрихари у матери. «В доме каранама, — ответила она. — Он завтра племянницу замуж выдает, а сегодня уже гости съезжаются. Говорят, хорошего жениха нашли… А мы-то свою девочку, — вздохнула она, возвращаясь к неотступным мыслям, — будто цветочек в могилу бросили…»

Шрихари Рао слушал молча, он отодвинул тарелку с рисом и вышел на веранду. «Что ж ты, сынок?» — закричала ему вслед мать. «Я сыт, мама», — ответил он.

Ветер стих. Ни один листок на деревьях не шевелился. Краешек луны выглядывал из-за облака. Было душно, как перед сильной грозой.

Шрихари Рао стоял на веранде и глядел на дом каранама. Перед домом было много повозок, позвякивали колокольчики, привязанные к шеям быков.

Небо вдруг почернело, как бумага, на которую пролили чернила. Подул ветер, застучали капли дождя. Ветер ворвался на веранду и обдал Шрихари Рао холодными брызгами; хлынул настоящий ливень.

Мать Шрихари вышла на порог и встревоженно спросила: «Что ты тут стоишь? Промокнешь! Да почему ты такой бледный?» Шрихари ее вопрос как будто вернул на землю. «Ничего, мама», — ответил он и вошел в дом.

Всю ночь Шрихари проворочался без сна. Он вспоминал движение тонких пальцев, отбросивших локоны с ясного лба; стройную девичью фигурку… Завтра утром она выйдет замуж… Станет навсегда чужой… Если бы он мог помешать этому… Что за безумные мысли! Она его и не помнит, конечно, — один раз встретились. Почему же он не может ее забыть! Нет, он не должен о ней думать, это грех…

Назавтра он встал на рассвете. Из дома каранама уже доносились звуки свадебных песен. Он прошел на веранду и, сидя там, прислушивался к их звукам.

Солнце поднялось, стало припекать. Мать Шрихари вошла на веранду и позвала его: «Сынок! Сейчас жених будет мангаласутру[64] невесте надевать. Тебя уже несколько раз звали, иди, а то обидятся…»