Городок мой, Сиривада

Бросив школу, Шрихари стал молчаливым, серьезным. Он сторонился школьников, подолгу в одиночестве бродил по окрестностям деревни. Особенно полюбилось ему одно место с густыми зарослями бамбука около рощицы орешника кешью. Здесь была чудесная тень и тишина, нарушаемая только звоном цикад и шумом ветра в ветвях деревьев. Еще больше полюбил он берег моря. Море и белые песчаные дюны были всего в двух милях от деревни. Ночью шум моря доносился до деревни. Темная синева моря, сливающаяся на горизонте с синевой неба, волны с кружевом пены, позолоченной лучами медленно опускающегося в море солнца, белые чайки над волнами, свежий морской ветер… Все это было невероятно красиво. Человеку, сидящему на берегу и созерцающему картину этого величественного моря, в свисте ветра и шуме волн слышатся удивительные истории о неведомых странах, лежащих за морями; в его мозгу рождаются странные, причудливые мысли.

Шрихари Рао нередко с утра приходил на песчаный берег и оставался там до вечера, читая или глядя на море. Иногда он отправлялся к пруду, где раньше играл вместе с товарищами. Однажды вечером он сидел на берегу пруда, бросая в воду камешки. Солнце катилось вниз, как раскаленный докрасна камень. В ветвях большого баньяна щебетали птицы. Вдруг задул холодный ветер. Сквозь свист ветра Шрихари услышал чей-то голос. Он оглянулся. «Где дом каранама[61]»? — спрашивал его мужчина средних лет. Рядом с ним стояла молоденькая девушка; она выразительно поглядела на Шрихари, как будто торопя его с ответом.

Шрихари объяснил им, как пройти, и, когда они скрылись из виду, встал и побрел домой. Ему казалось, что черные глаза девушки плывут перед ним. Он никогда не видел такой красавицы. В лучах заходящего солнца ее стройная фигурка казалась золотой статуэткой. Он вспомнил ее взгляд, брошенный на него. В глазах ее сияла радость жизни; они были чисты, как озера с прозрачной водой, ясны, как безоблачное небо. На следующее утро во время завтрака мать, как обычно, рассказывала Шрихари деревенские новости. Она упомянула о том, что в дом каранама приехали гости. Шрихари, до сих пор слушавший невнимательно, насторожился. Оказывается, у каранама был младший брат, вдовец. Жена его давно умерла, оставив мужу дочь. Девочку назвали Вайдехи. Сейчас ей четырнадцать лет. Отец ее неожиданно умер. Вчера какой-то родственник привез ее к дяде, каранаму. «Наверное, это им я вчера показал дорогу к дому каранама», — сказал Шрихари взволнованно.

Через несколько дней Шрихари сидел на берегу моря и смотрел на закат солнца. Он думал о Вайдехи. Какое красивое имя… Похоже на свист ветра… На шум волн… Потом он вспомнил ее огромные сияющие глаза. Как она стояла в лучах заходящего солнца — девушка с золотистой кожей… Тонкими пальцами откидывала со лба локоны, спутанные легким ветерком… Влюбился он в нее, что ли? Наверное… До сих пор он не обращал внимания на девушек, а теперь мог без конца думать о Вайдехи, мечтать о том, чтобы снова увидеть ее… Он не замечал, как проходило время. Волна зашуршала по песку у его ног, на воде засиял серебряный блеск лунного света. Когда же зашло солнце? Сколько времени он просидел здесь? Мать, наверное, беспокоится — поздно уже, а он ушел в полдень. Шрихари вскочил и за полчаса дошел до деревни. Улицы уже опустели, огни в домах потушены. Было удивительно тихо, только иногда где-то в ветвях перекликались птицы да слышался плач грудного ребенка.

Мать Шрихари ждала его, сидя на пороге. Слова ее прозвучали укоризненно: «Даже не подумал, что я одна дома». Но вопросов задавать не стала. «Прости, мама! Сидел на берегу моря, задумался, не знал, что уже так поздно…» — тихо сказал Шрихари. «От сестры письмо пришло, — откликнулась мать. — Весь день о ней горюю, плохо ей живется. И от тебя радости мало, учебу бросил, болтаешься без толку. Сколько можно?» В голосе матери послышались слезы.

Сердце у Шрихари сжалось. Мать до сих пор никогда с ним так не говорила, считала его ребенком. Видно, ей уже невмоготу, со стыдом подумал он, опуская голову.

Прочитав письмо сестры, Шрихари не нашел в нем никаких жалоб, но письмо было очень грустное. «Конечно, она не жалуется, золотая моя девочка, — грустно сказала мать. — Но я-то видела, каково ей там. Сами мы свой цветочек в могилу бросили…»