Отказ от проектирования городской среды в пользу эффектной архитектуры произошел под влиянием главного феномена второй половины 1990-х – завороженностью «знаковыми» или «иконическими» сооружениями, то есть неординарными зданиями, которые были построены по проектам архитектурных «звезд». Конечно, «знаковые» архитектурные объекты в городах появились не сегодня. Так, неотъемлемой частью европейского урбанизма во второй половине XIX века стали огромные вокзалы, «дворцы»-универмаги, гигантские выставочные залы и впечатляющие оперные театры, не говоря уже о таких «визитных карточках» города, как Эйфелева башня. Историк Барри Бергдолл называет этот период эпохой «культа монументальности» и связывает расцвет официально санкционированного распространения историзма в архитектуре в Европе с расцветом националистической идеологии во вновь образованных государствах, например Германии, Бельгии и Италии, а также с растущим влиянием коммерческих интересов{162}. «Архитектура с запозданием воспользовалась арсеналом бурно развивающегося искусства рекламы, быстро бравшего на вооружение самые последние открытия молодой дисциплины – визуальной психологии – для тонкой настройки своих сообщений и привлечения внимания», – отмечает он{163}. Связь между архитектурой и рекламой с особой наглядностью проявилась в американском обществе с его предпринимательским духом. Для первых четырех десятилетий ХХ века характерно поистине безудержное распространение коммерческих «монументов»: отелей и жилых домов в форме замков, вокзалов в стиле римских терм, универмагов, напоминающих флорентийские палаццо, и, конечно, самых заметных городских построек – небоскребов.
Влечение людей к эффектной архитектуре во все времена определяют одни и те же факторы – экономическое благосостояние, патриотизм, уверенность в будущем и ощущение, что их эпоха уникальна и требует собственных, особых выразительных форм. Первым зданием, построенным в послевоенные годы и сразу же получившим статус национального символа, стал Сиднейский оперный театр, спроектированный датским архитектором Йорном Утзоном и завершенный в 1973 году. Хотя Опера находится в далекой стране (мало кто из иностранцев видел ее вживую до Олимпиады 2000 года), ее необычная бетонная крыша и живописное местоположение завладели воображением всего мира. Чарльз Дженкс, автор книги «Иконическое здание», определяет такую архитектуру как поиск хрупкого равновесия между «явными знаками» и «скрытыми символами», то есть запоминающимися формами и образами, которые они создают. Дженкс подчеркивает: в мире, который становится все более разнообразным, здания превращаются в «иконы» благодаря множественности, а порой и загадочности смыслов. Согласно Дженксу, белые гребни крыши Сиднейской оперы можно воспринимать как паруса, волны или морские раковины{164}. Все это не имеет прямого отношения к музыке, но служит прекрасным символом Сиднейской бухты и Австралии.
В 1991 году, когда Фрэнк Гери решил принять участие в международном конкурсе на проект здания Музея Гуггенхайма в испанском городе Бильбао, заказчики привели ему в качестве примера именно Сиднейскую оперу. «Это был небольшой конкурс, где кроме меня участвовали Арата Исодзаки и Coop Himmelb(l)au. Организаторы – Томас Кренс (директор Музея Гуггенхайма) и баски – говорили, что им нужен настоящий “хит”. Им нужно было здание, способное сделать для Бильбао то же, что Сиднейская опера сделала для Австралии», – рассказывал Гери Чарльзу Дженксу{165}. Гери обеспечил желаемый результат. Со дня открытия музей привлек в город более 4 миллионов посетителей и принес Бильбао миллионы долларов в результате роста экономической активности и налоговых поступлений. Он превратил Бильбао из дряхлеющего промышленного города-порта в один из самых популярных туристических объектов. Конечно, свою роль здесь сыграли и другие строительные проекты – совершенствование системы метрополитена, новый аэропорт, торговый комплекс, но главная заслуга принадлежит, безусловно, Музею Гуггенхайма.