Горожане солнца

Он пошатнулся, вдохнул лохмотья метели, закашлялся, переступил. Слева его поддержала Мишата, а справа подпирал Техник, потрясая своей двустволкой. Директор хотел еще крикнуть, но задохнулся в восторге. Пар окутал кабину и стоящих на ней. Мишата смотрела на толпу внизу в ожидании отклика на директорскую речь, но, когда развеялся пар, толпа стояла все так же безучастно. Вдруг смех, жестокий, безжалостный смех послышался Мишате… Толпа стала распадаться. «Обманутый, обманутый…» — донеслось до Мишаты. И вскоре никого уже не было на снегу под фонарем кабины.

Хотя нет. Какая-то фигура топталась там, узкая, взлохмаченная метелью. Надежда слабо шевельнулась у Мишаты. Она искоса посмотрела на Директора. Тот стоял задумавшись, но, услышав вдруг голос от подножия паровоза, вздрогнул.

— Могу я увидеть Михаила Афанасьевича? — прозвучал вопрос.

Это была Зауч без шапки. Низенькая отсюда, большеголовая, она вышла поближе к свету, щурилась наверх, плохо видя от фонаря и метели. Директор склонился.

— Слушаю вас.

— Извините. Этот наряд… — прокричала Зауч. — Я не признала вас сразу. Я хочу заявить, что поеду с вами. Я шокирована всем, что происходит сегодня. Не скрою глубокой антипатии к вам лично. Но если моя внучка все же предпочла ваше общество, мне тоже, видимо, придется разделить вашу компанию. Вы и ваши сподручные одержимы насилием, психически неуравновешенны. Вы тяжело больны. Вы затеваете что-то безумное, и хотя бы один нормальный взрослый должен находится при детях, которые в это втянуты.

— Этого еще не хватало, — пробормотала Фара. Все посмотрели на нее. Постояла тишина.

— Что же, — произнес наконец Директор, — вроде бы возражений я ни от кого не слышу. Мне лично вы крайне подозрительны. Я предвижу трудности с вами, но, если тут и правда какой-то живой порыв, не мне подавлять его. Из костюмов могу предложить вам только наряд Бабы-яги. Подумайте. Если вы согласны, поднимайтесь в кабину.

Сказка о том, как Дед Мороз и сказочные существа остановили время

Звезды! Звезды! Они высыпались в прорехи туч. Ветер одолел снег: сдул его и скомкал, порвал, прогнал его пелену. И дул теперь, удовлетворясь, сурово и ровно, точно морской. Небо стояло гладкое, словно лед, с выпавшим поверх черноты звездным инеем. Улицы оцепенели от мороза. Бег бронепоезда почти не нарушал их тишины.

Позади остался уложенный языками путь: вспученные, раздавленные рельсы, уже непригодные, но сослужившие свою службу; сплющенные ограждения, пробитая решетка, горы земли и сторожка с бессмысленно ярко горящим окном. Все это было уже далеко. Теперь мимо поезда шли только улицы, улицы, все теснее и все древнее по мере приближения к середине города.

Трамвайные пути были узки паровозу и раздвигались со стоном; вздувался и лопался, будто лед, по сторонам их асфальт. Наваливаясь передними колесами на целенькие рельсы, поезд оставлял позади себя изувеченные.

— Починим, потом все починим! — клялся в кабине Дед Мороз. — Починим все, что за тысячу лет было сплющено. Да будут эти рельсы последним, что сплющено в эпоху Часов!

Карта трамвайных путей лежала, расстеленная, возле топки, где свет.

Карта была столетней давности, и многие рельсы, отмеченные на ней, оказались скрытыми под асфальтом.